Адаптация - Валерий Былинский Страница 22

– Тут неплохие ночные дискотеки есть, Аквафан, Папас Бич. Мы уже ходили. И рыбный ресторан в центре суперский, там на пятнадцать баксов с каждого можно поесть, и мидии, и осьминоги.

– Осьминоги? – повернула голову Катя. – Гадость, я пробовала. Суши лучше.

– Вы там были уже?

– Где, в рыбном ресторане? Нет еще. – Света выжидающе посмотрела на меня.

– Пирамиды видели? – спросил я.

– А, да, вчера.

– Ну и как вам?

– Да как… Катька хотела залезть немного вверх по камням, чтобы фотку сделать, так к ней полицейский пристал, стал кричать, чтобы слезла.

– Ненавижу обезьян этих, – с брезгливым пренебрежением сказала Катя, кивая в сторону проходящих арабов.

– Почему? – спросил я.

– Пристают к нашим девчонкам. Меня один не здесь, на другом пляже за грудь ущипнул, так я ему ногой врезала.

– А он?

– Он? Че он? Они же боятся к иностранкам приставать, если те в полицию пожалуются, их сразу уволят. А нас они за иностранок не считают.

– А за кого считают? – не понял я.

– За русских. Русские бабы для них все шлюхи. Немок и голландок боятся, а нас нет. Когда я его ногой по заднице долбанула, он заулыбался так, а в глазах бешенство. Ничего, с уродами так и надо!

– Злая ты какая-то, – не удержался я, – маленькая и злая.

– Маленькая? Думаешь, школу вчера закончила?

– А, кстати, девчонки, чем вы занимаетесь?

– С тобой говорим, – сказала Катя и хохотнула.

– А тебе сколько лет? – спросила Света.

– Тридцать восемь, – сказал я. И сразу ощутил двойное неудобство – оттого, что тридцать восемь мне будет только через четыре дня, и оттого, что вдруг показался самому себе старым.

– Ничего себе, – ухмыльнулась Света, – хорошо сохранился. – А ты чего, один, что ли, сюда приехал?

Я кивнул.

– Чего так? – подняв брови, насмешливо спросила ее подружка.

Я не сразу нашел, что ответить, и уже злился, что подошел к ним.

– Ну, так. Иногда одному нравится, – неопределенно сказал я, криво улыбаясь.

– А, ну бывает, – сказала Катя и, шевеля оттопыренными губами, отвернулась.

Напрягаться и развивать дальше разговор было неприятно, да и лень. Девушки тоже почти потеряли ко мне интерес. Я стал смотреть на слепящее море.

– Пойду погляжу на дно, – сказал я подружкам.

Интересно, как меняются в массовом сознании представления о престижности возраста. В конце пятидесятых главными героями западных фильмов были седовласые подтянутые джентльмены под пятьдесят. Шестидесятые – взрыв молодости, появление юных беспечных ездоков на Западе и романтиков в СССР. Семидесятые – культ тридцати пяти – сорокалетних героев мужчин типа Делона и Бельмондо во Франции и Басилашвили с Мягковым в СССР. Популярным женщинам тогда тоже было часто за тридцать. Середина восьмидесятых – постепенное омоложение модного возраста. В конце девяностых и начале XXI века – начался повсеместный культ красивой, ловкой, мобильной и активной юности. Реклама, кино, карьера в престижных компаниях – только молодым. Чем юнее – тем лучше и, пожалуй, вечнее. Мужчины за сорок сегодня красят волосы, учатся сленговому молодежному языку и стараются не показывать при смехе рта из-за плохих зубов. Женщины, если имеются деньги, делают пластические операции. Те, у кого денег и сил нет, живут как бы отдельно, в своих стареющих резервациях, пьют дешевую водку, спорят с телевизором и донашивают старую китайскую одежду. Старость и смерть сегодня синонимы, они немодны, их закрыли ввиду низких рейтингов у населения.

Романтические шестидесятые, эксперименты Годара, «Новая волна», советский режиссер Хуциев, киносценарист Шпаликов. Пожалуй, юность тех главных героев была какой-то другой – не правда ли? Как сказал генеральный продюсер нашей «Красной шапочки» Роберт Сергеевич Ланских, она, та шестидесятническая юность, состояла сплошь из лентяев, которые ничего не умели делать, а только читали книги, бренчали на гитарах и мечтали. Сам наш продюсер по возрасту тоже из шестидесятников. Однажды Роберт Сергеевич, на одном из послепередачных фуршетов в ресторане «Петрович», хорошо подвыпив, высказал такую мысль: «Книги – вообще вредная штука. Я, конечно, имею в виду хорошие книги, а не коммерческую литературу. Будь моя воля, я бы их совсем запретил», – «Почему?» – спросил кто-то из нас, кажется, администратор Даша. «Да потому, – грузно надувая щеки и жуя губами, ответил продюсер, – что человек, начитавшийся таких вот книжек, никогда не сможет нормально функционировать в современном мире. Он не сможет нормально зарабатывать, содержать семью, он всегда будет предателем для общества и близких – потому что будет помнить, что там, в книге, он видел нечто такое, чего нет в жизни. И он будет это самое нечто искать, мучиться. Как результат – ослабление воли, потеря самоуважения и желания достойно жить. Ну, это знаете, как оргазм у женщины». Сказав последнюю фразу, Роберт Сергеевич сильнее зажевал губами, нахмурился и, кажется, немного даже покраснел. Регина Павловна, решив, вероятно, что шеф оговорился, недоуменно посмотрела на него. Даша отвернулась в сторону. Марина Рутгерт сидела в изысканной позе, курила тонкую сигарету и бесстрастно ухмылялась – ее трудно было чем-то удивить. «М-да… прошу, конечно, прощения у дам, – кашлянув, продолжил продюсер, – но оно, пожалуй, наиболее точно передает мою мысль. Психологи заметили, что если женщина, никогда ранее не испытывающая оргазм, все-таки однажды его испытает – то она уже никогда этого не забудет, и втайне будет мечтать, как бы ей увильнуть куда-нибудь и снова испытать оргазм. Но это ни к чему хорошему, как правило, не приводит. Семьи разрушаются, люди беднеют, женщина становится несчастной. В наше время лучше уж функционировать без всяких оргазмов – счастливей будешь. Вот и хорошие книги – тот же оргазм, уводящий от реальности в страдания и несчастья. А долгие несчастья человеку противопоказаны, это еще Эпикур говорил… Ну! – тут Ланских высоко поднял свою рюмку с водкой, – давайте-ка, господа телеангелы и телеархангелы, выпьем за то, чтобы поменьше было в нашей жизни несчастий! А книги… ладно, бог с ними, прощаю. Я же не Гитлер какой-то. Сами, если что, отомрут за ненадобностью».

В том же пляжном павильоне, где продавалось пиво, я взял напрокат подводную маску с трубкой и длинные темно-синие итальянские ласты. Войдя по колено в море, я натянул ласты на ноги, затем поплевал на стекло маски, чтобы оно не запотевало, и смыл все водой. Аккуратно приладил маску к лицу, вставил под ремешок дыхательную трубку, зажал зубами резиновый загубник и опустил голову в воду. Не спеша лег, сделал несколько вдохов и, шевеля ластами, поплыл к выходу из пляжной бухты. Песчаное дно постепенно перешло в каменистое, с редкими водорослями и кустиками кораллов. Я проплыл под недостроенным мостиком возле полуразрушенного мола. Здесь было метров шесть глубины. Подо мной плавали рыбы – переливались сиреневыми, зелеными, желтыми, красными цветами. Я нырнул, чтобы поближе их рассмотреть, но сразу резко начали болеть уши. Повернул обратно – но не в бухту, а к молу слева от пляжа, там была видна железная лестница, по которой можно было вылезти из воды.