Семейная жизнь весом в 158 фунтов - Джон Ирвинг Страница 22

– Ему нравится потеть, – сказал Уинтер. – Тебе этого никогда не понять.

Однажды, прогуливаясь с детьми возле спортивных площадок, я увидел Северина у дверей клетки, без сил привалившегося к стволу старого вяза. «Послушай его, – с трудом выдавил из себя Северин: он почти не мог говорить, не справлялся с дыханием. – Загляни».

Я заставил себя переступить порог и войти в эту дымящуюся паром темную берлогу. Воздух там просто сшибал с ног. Гулким эхом отзывался ритмичный бег по треку, напоминающий движение какого-то механизма. Джордж Джеймс Бендер был виден лишь на половине круга, потом он исчезал над моей головой. Тренировочный костюм был надет поверх резинового, с эластичным воротом и с эластиком на кистях рук и щиколотках; промокшие от пота спортивные туфли чавкали, как у моряка на палубе.

Уинтер похлопал себя по влажной макушке.

– Туннель, – сказал он с восхищением. – Знаешь, что должно быть в голове, чтобы делать это?

Я понаблюдал за Бендером несколько секунд. Он бежал тяжело, с упорством морского прилива, как древний гонец, который умрет только достигнув цели, но ни секундой раньше.

– Не думаю, что в голове у тебя сейчас может быть хоть что-то, – сказал я.

– Да, так оно и есть, – сказал Уинтер. – Но попробуй когда-нибудь. Попробуй добиться, чтобы в твоей голове была абсолютная пустота. Этого люди не понимают. Нужно иметь мозги, чтобы не думать вообще о том, что ты делаешь.

Уинтер очень серьезно относился к борьбе.

В те жаркие августовские дни я иногда ходил смотреть, как Бендер мучает Северина. Иногда Уинтер так обессилевал, что не мог произнести ни слова, и Бендер сам предлагал остановиться. «Пойду брошу пару кругов», – говорил он, отлипая от Уинтера, который оставался лежать точно в той позе, в какой Бендер оставлял его, постепенно начиная ощущать руки и ноги, восстанавливая дыхание. Увидев меня однажды, он шевельнул пальцем, подзывая, и только через некоторое время смог выговорить: «Пришел посмотреть… как меня… мочалят?»

Он усмехнулся. На зубах появилась розовая от крови пена; саданув его своей тяжелой рукой или ногой, Бендер, видно, разбил ему губу. Даже через носки ощущался жар мата – словно идешь по горячей влажной губке. Всех посетителей Уинтер заставлял снимать обувь при входе.

– Северин, – сказал я ему, когда он еще с трудом мог завершить начатую фразу, – довольно странное развлечение для тридцатипятилетнего человека.

– Он будет национальным чемпионом, – умудрился выговорить Северин.

– А ты займешь второе место, – сказал я.

Он позволял лишь себе шутить насчет своих «вторых мест» и не любил, когда на эту тему шутил кто-то другой, так что я решил сменить тему. Но, думая рассмешить его, выбрал неудачную аллегорию.

Я рассказал ему о французском асе времен Первой мировой войны Жан Мари Наварре, который уверял, что ненавидит убийство. Наварр заявлял, что он просто трюкач; когда он не мог обнаружить точное местонахождение немецких самолетов, он устраивал шоу высшего пилотажа для зрителей в окопах. Он провел более двухсот пятидесяти воздушных боев под Верденом и к маю 1916-го у него на счету было двенадцать сбитых немецких самолетов. Но вскоре его ранили, и последующие военные годы он провел в госпиталях. Он отличался жутким характером; брат его погиб; сам он частенько брал оздоровительные отпуска – этакий денди с женским шелковым чулком на голове вместо шляпы. В Париже он преследовал на своей машине жандарма, шедшего по тротуару. Он пережил войну, но спустя год погиб, проделывая один из своих трюков: пытался пролететь на самолете под Триумфальной аркой.

Когда я увидел, как задела Северина эта история, я смутился.

– По-моему, здесь нет ничего смешного, – сказал он.

Конечно ничего. Даже в шутках надо было принимать его правила.

Как и в вопросе, связанном с трансами, где никто ни с кем не соглашался. Утч любила поговорить о том, как могла бы научить Тирона Уильямса контролировать себя, но ее методы были неприемлемы для Северина. А Эдит частенько дразнила Северина Джорджем Джеймсом Бендером, которому, по ее мнению, Северин отдавал слишком много времени.

– Джордж Джеймс Бендер впадает в самые глубокие трансы, – сказала Эдит. – Мне кажется, его мозг находится под постоянным очищающим душем.

– Не надо снобизма, – ответил Северин. – Это своего рода способ сконцентрироваться. Это не то, что нужно тебе, чтобы писать, но вполне сходно по затратам энергии. Конечно, Бендер – простой парень, очень наивный. Он скромный, не очень привлекательный – во всяком случае, не тот тип, что нравится женщинам. Он, по всей вероятности, девственник…

– Девственник? – сказала Эдит. – Севи, я не думаю, что у него вообще когда-нибудь встает!

Но она, казалось, пожалела о своей шутке, лишь только произнесла ее, хотя Северин усмехнулся. Его это будто не задело, но и я и Утч заметили, как внимательна была к нему Эдит весь вечер; она дотрагивалась до него, гладила больше, чем обычно, и именно она сказала, что устала и хотела бы расстаться пораньше. Мы с Утч отправились домой, а Эдит осталась с Северином. Никто не испытывал разочарования; нам еще предстояло часто видеть друг друга, и всем надо было проявлять великодушие. Но в машине я сказал Утч:

– Что ты об этом думаешь?

Я подозревал, что в будущем мы еще коснемся вопроса о том, у кого стоит, а у кого не стоит.

– Хм, – сказала Утч, женщина, обожавшая междометия.

Мы легли в постель; она тоже сказала, что устала. Я лежал без сна на своей стороне кровати, не так уж и желая продолжать эту тему, но все же спросил, думая, впрочем, что Утч уже спит:

– У Северина ведь нет никаких проблем с этим, правда? Ну, когда он с тобой?

Ответа не последовало. Я решил, что она и вправду спит.

Я сам уже почти заснул, когда Утч сказала:

– Нет.

Я подумал об этом; сон опять пропал, и она тоже явно не спала. Я размышлял о разном, о чем, право, не хотелось спрашивать, но вышло так, будто она прочитала мои мысли.

– Знаешь, – сказала она, – мне лично кажется, что у Северина стоит всегда.

Это разрядило легкое напряжение между нами, словно небольшое пространство кровати находилось в электрическом поле. Я засмеялся.

– Ну, я подозреваю, Утч, что время от времени все же опускается или хотя бы слегка расслабляется, ты просто не замечала.

Я думал, что сострил, но она сказала: – Нет.

Тогда я проснулся окончательно и сказал:

– Если никогда не опускается, значит, он никогда не кончает, ведь так, Утч? Он, наверное, не кончает.

– И ты еще говоришь, что Северин слишком любопытен, – сказала Утч. – Ты говоришь, он слишком многое выспрашивает у Эдит.

Это точно, я знал, что не стоит спрашивать лишнего. Но упорствовал: