11 сентября - Алексей Варламов Страница 22

— Ты никогда не думал, почему мы тебя держим?

— Меня никто не держит, Анхель. Я пришел к вам своей волей.

— Считай как хочешь. Нам нужны деньги, Питер. Несколько наших товарищей попали в тюрьму.

— У меня нет больших денег.

— Деньги есть у твоего отца. Мы обращаемся к тебе как к нашему товарищу, который понимает и разделяет нашу боль. Ты должен нам помочь.

Невысокий черноволосый человек с чертами лица индейца-мапуче смотрел на Питера. Он был с маленького юга, когда-то учился в Сорбонне, затем преподавал философию в университете Сантьяго и ушел оттуда, прихватив самых верных студентов, составивших костяк его отряда.

— Наших товарищей пытают, избивают и не дают спать. В любой момент их могут убить. Одна группа уже погибла при попытке их освободить.

— Мне очень жаль, Анхель, но я не могу просить отца о деньгах.

— У нас просят сто тысяч долларов за то, чтобы устроить побег. Речь идет о человеческих жизнях.

— Но вы же нападали на банки.

— Нападение на банк надо готовить, а деньги нужны теперь. Пожалуйста, Питер, попроси своего отца, или это будем вынуждены сделать мы.

В домике, где обычно спало несколько человек, было пусто. Может быть, люди ушли в деревню за вином: партизаны были хорошими бойцами, но дисциплина в горном лагере, как ни пытался Анхель ее наладить, не приживалась. Однажды кубинский инструктор, взбешенный разгильдяйством часового-боливийца, хотел пристрелить его или предать суду, но Анхель не позволил:

— Здесь не Куба, — и кубинец, ворча как сторожевая собака, отошел.

Как же хотелось спать! Вечером он долго был у Сони и уговаривал ее бежать.

— Мы уедем в Европу, — говорил Пит, касаясь пальцами смуглой кожи и вздрагивая от этих прикосновений. — Ты увидишь старые города, поступишь в университет или будешь преподавать испанский язык в колледже, только пообещаешь мне, что изменишь методику.

— Хочешь меня купить? — спросила она равнодушно.

— Я люблю тебя.

— Люби.

— Но здесь ты мне не принадлежишь.

— Разве я не прихожу к тебе и не сплю с тобой?

— Ты делаешь то же и с другим.

— Анхель мой командир.

— Что он нам может сделать, если мы уедем?

— Ты не знаешь этих людей. Ты вообще ничего не знаешь и не представляешь, какие там крутятся деньги.

— Чьи деньги?

— Русские, арабские, китайские. Революция — это бизнес, Питер.

— Неправда!

— Когда Анхель начинает рассказывать, где он побывал и с кем встречался… Брось, может быть, со временем… Или его убьют. Но нет, он осторожный. Раньше убьют меня.

— Спроси, что ему нужно, чтобы он тебя отпустил.

— Я не рабыня, Питер, чтобы меня выкупать, — выпрямилась Соня, и ниточка понимания, протянувшаяся между ними, рвалась, терялась. — Хочешь, уходи один.

Луна светила в окно, высвечивая всю дикую горную местность к югу от Сантьяго. Среди скал и колючих кустов чильки и льяретты он различил тропинку, по которой коротким путем можно было спуститься в долину. Папа Юхан, такой большой и нескладный, со своей шкиперской бородкой, тяжелой поступью идущий по саду, больше похожий на садовника или сторожа, чем на богатого пивовара, привиделся ему в эту минуту. Питер представил, как он получает письмо с угрозой, как все это попадает в газеты, соседи начинают его сторониться или проявлять чрезмерную внимательность, перестают брать его пиво, потому что это не тот напиток, который ассоциируется у людей с горем, и ему сделалось обидно до слез. Он редко думал об отце, часто насмешничал над ним, считал старым болтуном и хвастуном, но всегда знал, что папина любовь к нему безмерна, и именно оттого, что папа так сильно любил его, снисходительно глядел на шалости сына.

«Я похож на маленького Пиноккио, — подумал Питер, — на глупого мальчика в красной шапочке, который убежал от старого отца».

— Спаси меня, папа Юхан. Спаси, — прошептал Питер, вспоминая Гент, монастырскую школу и Розовый квартал, куда они бегали мальчишками смотреть на проституток.

Ночная птица кружила над залитой светом поляной и звала Питера за собою. Он оделся и выскользнул на улицу. Лагерь никто не охранял. Все исчезли, и он подумал, что партизаны снялись, как снимается с места караван. Тихо было вокруг. Вдруг из соседнего домика сквозь приоткрытое окно послышался вскрик, как если бы впечатлительному человеку приснился ночной кошмар, пригрезилось, что кто-то покинул лагерь и хочет привести карабинеров.

Питер нырнул в заросли и пошел вниз по тропинке, где обыкновенно устраивали засады. Печаль объяла его душу и, сгущаясь, застывала в ней фламандской глиной, из которой, если верить древнему писателю Еноху, сотворил Господь особую породу людей. Питер шел по тропе, и сова-Уленшпигель указывала ему путь. Несколько раз ему казалось, что его преследуют, но когда, успокаивая дыхание, он останавливался и прислушивался, все оставалось тихим, только свет луны разбавлял чилийскую ночь, затмевая сияние Южного Креста. Он был таким ярким, каким бывает лунный свет только в горах, и выдавал Питера, одновременно позволяя ему не сбиться с дороги. Несколько машин медленно поднимались по серпантину в гору. Они были ниже Питера метров на пятьсот по прямой, но для того, чтобы подняться к асьенде, им надо было сделать еще несколько кругов, а потом люди должны будут идти пешком по горной тропе. Питер смотрел на огни в оцепенении и не двигался. Ночная птица звала его вперед и вниз. Но вместо того чтобы с поднятыми руками выйти к армейским грузовикам, он бросился обратно.