Свидание в Самарре - Джон О'Хара Страница 22

Ему хотелось еще и еще вспоминать про страшных людей — все они были членами клуба — и про людей нестрашных, но совершавших страшные поступки, ужасные поступки. Правда, теперь от этих воспоминаний легче не становилось, уверенность в себе не возвращалась. Сначала да, потому что многое из того, что пришло на память, выглядело куда хуже его собственного поступка. Взять, к примеру, Эда Клича. Его шутка могла бы иметь серьезные последствия для такой скромной женщины, как миссис Лош, а мистер Лош решил бы, что его жена сама поощряла Клича. И так далее. Но от перечисления всего, что натворили другие, легче не становится, ибо помнишь об этом только ты. Ведешь счет чужим грехам, сам будучи героем ужасной истории, занимающей твоих друзей и знакомых. Ты же им не скажешь: «А посмотрите на Эда Клича. А как насчет Картера и Китти? Или Китти и Мэри Лу? Чем я хуже миссис Шоз?» Ни Эд Клич, ни Картер, ни Китти, ни Мэри Лу, ни миссис Шоз не имеют никакого отношения к твоему делу. Еще двое молодых людей поздоровались с Джулианом, но эти даже не остановились в надежде, что он пригласит их выпить. И снова ему пришла на ум мысль, которая будоражила его в течение последних полутора лет. Ему уже тридцать лет. Тридцать! Этим ребятам лет по восемнадцать — двадцать. А ему тридцать. «Они и на вечеринку меня не пригласили бы, — размышлял Джулиан, — ибо считают, что раз мне тридцать лет, я слишком стар для них. А если бы я начал танцевать с одной из их девиц, они бы не возмутились, не вмешались, как если бы я был их сверстником, полагая, что я уже старый». Он убеждал себя, ни на минуту не веря собственным словам. Он считал себя таким же молодым, как они, только более возмужалым, ибо у него уже был опыт за плечами, определенное положение. Кому было тридцать, когда он был двадцатилетним юнцом? Когда ему было двадцать, тем, на кого он глядел снизу вверх, теперь сорок. Нет, это не совсем верно. Он выпил еще, говоря себе, что пьет последний стакан. Постой, о чем он думал? А, да. Когда мне было сорок… Чепуха какая-то! Хорошо бы, монсеньор Кридон внял зову естества. Он встал и вышел на террасу.

Стояла славная ночь. (Слово «славный» появилось в его лексиконе после чтения «Прощай, оружие!», но на этот раз возвышенность показалась ему к месту.) И, насколько мог видеть глаз, славный снег окутал почти всю землю. Славный снег лежал кругом, пока он был в доме, ужинал, танцевал с Констанс и Джин и сидел в одиночестве, опустошая один стакан за другим. Он вздохнул, но не слишком глубоко, зная по опыту, что этого делать нельзя. Вот что было настоящее — погода. Снег и то, во что он превратил все вокруг. Пахотные земли, которые когда-то, немногим более ста лет назад, а то и меньше, были пустыней, где обитали лишь кристально честные индейцы, пантеры и барсы. И сейчас еще уцелело кое-что из экзотики. Глубоко под снегом спали гремучие змеи, гадюки и медянки. Прогремел винтовочный выстрел, за ним второй, значит, показались олени, а в немецкой части Пенсильвании жили семьи, которые не говорили по-английски. Он вспомнил, что во время войны, когда была объявлена мобилизация, ему рассказывали про семьи, что жили на границе их округа с округом Беркс: они не только не слышали ничего про войну, но и в Гиббсвилле-то многие из них никогда не бывали. Из этого одного можно было сочинить целый рассказ. Жаль, что он не порасспросил о них поподробнее. И тут же принял решение разузнать побольше про родную землю, разведать про ее особенности. Почему это кентуккийцы считают, что только они истинные хранители старины? «Я люблю наш край», — заключил он.

— Добрый вечер, сын мой, — сказал чей-то голос.

Джулиан обернулся. Это был отец Кридон.

— Добрый вечер, сэр. Хотите сигарету?

— Нет, спасибо. Я курю сигары. — Из старого портсигара черной кожи священник вынул сигару и серебряным ножичком отрезал ее конец. — Как дела?

— Превосходно, — ответил Джулиан. — Нет, по правде говоря, далеко не превосходно. Вы, наверное, слышали о том, что я натворил вчера с вашим приятелем?

— Слышал. Вы говорите про Гарри Райли?

— Ага.

— Не мое это дело, конечно, — продолжал монсеньор Кридон, — но на вашем месте я не стал бы особенно беспокоиться. Не думаю, чтоб Гарри случайно не пришел на танцы, но человек он разумный. Идите к нему, извинитесь, покажите ему, что действительно считаете себя виноватым. Он позволит себя убедить.

— Я уже ходил. Миссис Горман не рассказывала? Я сегодня ходил к нему, но он не пожелал меня принять.

— Вот как? Что ж, в следующий раз, когда встретитесь, пошлите его ко всем чертям, — усмехнулся монсеньор Кридон. — Нет, не надо. А то это будет на моей совести. Служитель бога и разжигает вражду и так далее и тому подобное. Не знаю. Да вы, собственно, и не искали моего совета. Однако, если вы способны на минуту забыть о том, что я священник, то, строго между нами, Гарри Райли — хорошее дерьмо.

Оба расхохотались.

— Правда? — спросил Джулиан.

— Правда. Но если вы кому-нибудь проболтаетесь, молодой человек, я переломаю вам кости. Тем не менее таково мое мнение.

— И мое тоже, — сказал Джулиан.

— И мы оба правы, сын мой, — сказал монсеньор Кридон. — Гарри честолюбив. Что ж, Цезарь тоже был честолюбив. Честолюбивы многие. Я сам когда-то был честолюбив и за это хорошо получил в зубы. Честолюбие — неплохая штука, если знаешь, когда остановиться. Как утверждает «Уорлд», либо держи свое честолюбие при себе, либо наплюй на него. Да, честолюбие — неплохая штука, коли не становишься чересчур честолюбив.

— Вы читаете «Уорлд»?

— Разумеется. Я ее ежедневно получаю. Я, правда, республиканец, но вместе с «Леджером» мне доставляют и «Уорлд». Жаль, что Браун ушел из «Уорлд». А вы читаете «Уорлд»? Я, признаться, и не ведал, что торговцы «кадиллаками» умеют читать. Я думал, они только и заняты тем, что приходуют чеки.

— Из меня не готовили ни торговца «кадиллаками», ни чем-либо другим, отец мой, — сказал Джулиан.

— Вы говорите так, будто… Вы случайно не из неудавшихся писателей, а? Упаси бог.

— Нет, — заверил его Джулиан, — я вообще никто. Мне, наверное, следовало стать врачом.

— Видите ли… — Священник замолк, но его тон возбудил любопытство Джулиана.

— Что, отец мой?

— Надеюсь, вы не сочтете мои слова богохульством? Нет, конечно, не сочтете. Вы же протестант. Так вот что я вам скажу. У меня тоже бывают минуты, когда я жалею, что я священник. Вам это не кажется богохульством, ибо вас не учили верить, что призвание человека определяется свыше. Пойду-ка я, пожалуй, обратно в дом. Все забываю, что я уже старик.

— Не хотите ли выпить? — спросил Джулиан.

— С удовольствием, если еще не поздно. Наступает пост. — Он посмотрел на свои большие серебряные часы. — Все в порядке, время есть. Один стаканчик вместе с вами.

Удивительно, но никто не утащил бутылку виски, оставленную Джулианом на столе. Воры, а ворами могли здесь быть все без исключения, по-видимому, решили, что хозяин бутылки зашел в туалет и может застать их врасплох за кражей спиртного, что считалось большим преступлением.