Иди на Голгофу - Александр Зиновьев Страница 22

Отвисли старые штаны

в заду,

в коленях.

Не в человеке дела суть,

но в по

коленьях.

В карманах тщуся я сыскать

от хлеба

крохи.

Не люди сущность бытия,

а лишь

эпохи.

Остановите суету!

Кончайте

споры!

Сейчас я мир переверну.

И без

опоры.

Я — проповедник, т. е. по-русски говоря — трепач. И как таковой я должен видеть лица людей и переживать с ними общую ситуацию. Моя проповедь есть лишь часть общего разговора. Потому я должен быть в толпе. Я дурачусь вместе со всеми, выдумываю чепуху, «обрабатываю» для разговора реальные факты. Но при этом во мне накапливается материал для какой-то важной проповеди. Мне нужно время, чтобы совершить скачок в это новое качество. Христос тоже спешил. Он тоже боялся не успеть. Он кое-что успел сделать. Этого «кое-что» хватило на великую историю. Теперь надо сделать в тысячу раз больше, чтобы произвести хотя бы в тысячу раз меньший эффект и хотя бы на несколько десятилетий.

Человек теперь уже не тот. И условия не те. Вот, например, я сейчас подхожу к гастроному. Разумеется, с заднего хода: официально в это время продажа спиртных запрещена, а практически идет самая бойкая торговля. Работникам магазина это выгодно — они в это время продают всякую бурду, которую в обычное время никто не покупает; разбавленную водку и самую скверную водку с наклейками от более дорогих сортов. Тут уже собралась толпа жаждущих похмелиться.

— Глядите-ка, никак Иисус Лаптев объявился! — слышатся восклицания.

— Слух был, что ты в «Атом» подался реакторы чистить. Сбежал, что ли? Или большую деньгу заработал?

— Там за час тысячу платят. Если заработал — угощай! Все равно скоро загнешься. Пропить не успеешь.

Я помалкиваю, нахожу партнеров, с которыми объединяю свои гроши на бутылку, и привожу себя в божеский вид. В «Атоме» я на самом деле был. Но не для чистки реакторов: для этого мои анкета и морально-политический облик не подходят. У директора жена уродца родила — без ручек и без глазок. Она мне ноги целовала, умоляла что-нибудь сделать. Этого ребенка ей с трудом удалось сохранить, а другой не предвидится. Если ничего не получится, она руки на себя наложит. Роскошная по нашим условиям квартира. Ковры. Картины. Посуда. Книги. Изобилие. И вот такое горе. Что смог бы на моем месте Христос? А ведь это образованная женщина, инженер, атеистка, бывшая комсомольская активистка, а верит в мою чудодейственную силу в тысячу раз сильнее, чем самые беззаветно верующие верили в Христа. Христос не знал о таких цветах цивилизации, как наш «Атом» Эти мысли промелькнули в моем сознании.

— Живем мы, ребята, один лишь раз, — начинаю я свой вклад в общую бессмысленную болтовню, — Когда бы и где бы мы ни появились на свет, нам надо по праву живого испытать основные элементы бытия. Быть ребенком, играть в игрушки, слушать сказки. Быть юными, испытать первую беззаветную дружбу и первую чистую любовь…

— …выпить первую поллитровку, — говорит кто-то.

— Первая поллитровка самая противная, — говорит другой, — Вторая идет лучше…

— Поллитровка хороша, когда им счет потеряешь, — замечает третий.

— И бабы тоже! — смеется четвертый, — Их нужно десятка два перепробовать, пока поймешь, что к чему.

— Я лично предпочитаю замужних женщин, — говорит молодой, но уже потрепанный и лысый мужчина. — Тратиться не надо. Ответственности никакой.

Эти насмешки меня не обижают. Наоборот, я в них чувствую страх того, что они что-то очень важное теряют, скоро наступает перелом.

— Все в этом мире ненадежно, — говорит старый алкоголик. — В начале войны наша рота попала в окружение. Мы решили стоять насмерть. Мы поклялись в вечной преданности друг другу. Мы выстояли. А когда опасность миновала, переругались и написали друг на друга доносы.

— За все надо платить, — говорит опустившийся интеллигент, — Нужны усилия, чтобы сохранить любовь и дружбу. Вот я вам расскажу про себя…

Так начинает разворачиваться разговор, в котором то тонет, то всплывает на поверхность моя наивная проповедь.