Записки санитара морга - Артемий Ульянов Страница 22

– Знаете, Наденька… А наш Николай Герасимович-то дураком оказался. Ведь кто бы мог подумать…

– В смысле? Что вы имеете в виду? – спросила матушка, чуя неладное.

– Он же нашего Темочку на операцию сводил посмотреть.

– Как это… на операцию… – бессильно опустилась она на кровать, нервно приглаживая волосы.

– Мамочка, это я его уговорил, – пытался я защищать своего благодетеля. – И мне совсем не страшно было. Нисколечко!

…Спустя несколько дней меня выписали. Попав домой, первым делом прооперировал всех своих плюшевых зверей. Под бдительным маминым руководством сделал им аккуратные разрезы в области сердца, после чего, сосредоточенно пыхтя, ковырялся в вате, заставляя матушку подавать мне вилки и фломастеры, бывшие отныне моими хирургическими инструментами. А после того, как мама старательно зашивала рану, бережно мазал шов зеленкой. Надо ли говорить, что во время этих домашних операций на лице у меня была та самая марлевая маска, а перед глазами – настоящее сердце. То самое, которое есть внутри у каждого.

Некоторое время спустя, в один из субботних дней, в гости к родителям пришли их коллеги, журналисты из местной партийной газеты. Как и было заведено, они дружно обступили меня, а одна из маминых подруг начала хорошо знакомый опрос.

– Привет, Темочка! – елейно тянула она, гладя меня по голове.

– Здравствуйте, – с достоинством отвечал я.

– А сколько тебе лет?

– Четыре.

– Какой молодец! – восторгалась она так, будто дожить до такого возраста было большой заслугой. – А кем ты станешь, когда вырастешь большой.

– Па-то-ло-го-ана-томом, – четко ответил я, стараясь не ошибиться. Тетка ойкнула, отпрянув. По скоплению гостей пробежал недоуменный шелест. – Потому, что они самые лучшие врачи, – пояснил я. И гордый произведенным впечатлением, удалился в детскую. Точнее, в послеоперационную палату, где выздоравливали плюшевые пациенты.

Патологоанатомом я не стал. Но… Шестнадцать лет спустя все же поднимался в лифте в терапевтическое отделение четвертой клиники, в компании с каталкой и журналом регистрации трупов. Кстати, моим личным лечащим врачом в те дни действительно был патанатом, заведующий нашим отделением Виктор Михайлович Ситкин. Если случалось мне чуток приболеть, обращался за советом только к нему. И на собственном опыте убедился в правоте слов Шабаева. Лучшие эскулапы – именно они, патологоанатомы.

Выкатив «кроватофалк» из лифта, остановившегося на десятом этаже центрального корпуса, я подошел к закрытым дверям отделения. Нажал на мягкую кнопку звонка, который отозвался из глубины отделения тихим урчащим переливом. Торопливо зашаркали приближающиеся шаги, дважды щелкнул замок.

– Привет, – буркнул я, пряча расширенные зрачки глаз от веснушчатой медсестры, походившей на подростка.

– Ой, здрасьте, – ответила она, торопливо открывая двери настежь. – Последняя палата, по левой стороне.

Молча кивнув, протянул ей журнал, сказав «заполняйте пока», и двинул псевдокровать вперед. Зарулив в указанную палату, взглянул на очередного постояльца. Высушенный «тяжелой и продолжительной болезнью» старик полусидел в кровати, уронив крупную голову на грудь. На тумбочке рядом с ним стояла кружка с остатками чая, рядом с которой лежали несколько конфет в ярких праздничных обертках. Одна из них была развернута и чуть надкушена. На мгновение застыв, я смотрел на него, будто ждал, что он вернется к недоеденному лакомству. Казалось, что если подожду всего пару секунд – так и случится. Но нет… Дежурный врач уже констатировал смерть, диагноз был окончательным и обжалованию не подлежал. Откинув фальшивый уютный верх, обнаживший под собой холодное металлическое полотно, я упер каталку в кровать, и двумя отработанными движениями перетащил нового постояльца в лодку, которая понесет его в последний путь по глади Стикса.

– Все, пока, – равнодушно сказал я сестре, забирая журнал и выезжая из дверей отделения к лифту.

– А страшно там работать? – вдруг спросила она.

– У вас страшнее.

– Это почему?

– У нас-то не умирают.

– А, ну да, – спохватилась сестра, закрывая за мной дверь.

…Спустившись в подвал, Стикса я в нем не обнаружил. Лишь коридор, хоть и весьма причудливый. Подергивая бетонными стенами, он исторгал из себя торжественную симфонию. Правда, оркестр, взявшийся за эту партитуру, то и дело пытался сорваться в разухабистую плясовую, наплевав на скорбный момент.

Добравшись до родных стен патанатомии, почувствовал себя совершенно обессиленным, словно Большая неделя подходила к концу. Проклятая кислота забирала у меня силы, растягивая минуты в часы, полные мыслей и переживаний. Выход у меня был только один – немедленно нейтрализовать отраву.

– Ударим здоровым алкоголизмом по хилой наркомании, – пробормотал я, определив бывшего пациента терапии в холодильник. Зайдя в «двенашку», открыл бар, выудив из его недр бутылку «Столичной». На рюмки размениваться не стал, достав обычную чайную кружку. Налив грамм 150 огненной воды, подумав, добавил еще немного. Недолго смотрел на нее в нерешительности, после чего закрыл глаза и сделал большой глоток. Он оказался неожиданно легким, будто в кружке была вода. Удивленно понюхав жидкость, убедился, что нет – водка. И быстро допил, закусив подвядшим яблоком, найденным в холодильнике.

Спустя полчаса хрупкая магия ЛСД осыпалась куда-то вниз, уступив место усталой сонливости. Постелив на диване, я плюхнулся в его объятия, включив телик. Выпуск криминальных новостей наполнил «двенашку» омерзительными новостями. Люди воровали и стреляли друг в друга, как будто у них в запасе было еще несколько жизней.

– Да что ж вы все такие злые-то? – спросил я у телевизора, тихонько прикрыв глаза. И стал просить у высших сил хотя бы несколько часов спокойного сна. Просить всю ночь было бессмысленно. Я точно знал, что мертвецы еще не раз разбудят с помощью живых, которые станут звонить в телефоны и входные двери. Но пару часов… Их я очень хотел.

«Только бы звонки услышать… Только бы услышать», – мысленно заклинал я себя, проваливаясь в пелену сна. Сквозь закрытые веки видел чье-то алеющее сердце. Чье именно – я не знал.

Ведь оно есть у каждого…