Переворот - Джон Апдайк Страница 22

— Ты преувеличиваешь. Сегодня утром выпала невероятно обильная роса. В глобальной аэросфере бывают временные перепады, но по законам газообразования не может быть полного вакуума. Наш черед настанет, — возможно, он уже настает.

— В форме телеграмм от Большой Палки.

Этот разговор действовал на Эллелу угнетающе, особенно из-за живости ума Эзаны. Вспыхивавшая в этом человеке радость от принадлежности к элите не заражала, а вызывала противоположные чувства. Получать удовольствие от власти казалось ребячливым святотатством. Власть — это реальность, власть — это причина огорчений. Эллелу чувствовал, как его сердце проваливается сквозь покровы внешней схожести в полнейшую пустоту, на которой покоится все. Жизни, миллионы жизней зависели от воли Эллелу и тянули его вниз. Голод до боли давил на него. Энергия ушла куда-то на дно души. Он вернулся в этот край пустынь, степей и саванн, признательный за его излучение простоты, горя желанием запечатать его безупречность, но своей волей он не сумел предотвратить образование груды проблем, — скорее он стал одним из элементов этого процесса, этих неясных, вытекающих из действительности проблем, сгустком которых был Эзана с его проворными пальцами и хорошо сшитыми нарядными костюмами, этакая сверкающая росинка на раздражении народа.

— Что, если, — предложил неутомимый Эзана, имея в виду телеграмму, которую Эллелу уже переварил, превратив в снег, похожий на те первые сухие колючие снежинки, провозвестницы начала висконсинской зимы в ноябре, когда из зеленого, а затем бурого край становится белым, — мы ответим телеграммой, в которой выразим протест против вмешательства ЦРУ во внутренние дела Куша, а именно: против их неуклюжих, омерзительных — как бы это выразиться — капут-измышлений по поводу короля, которого казнили вполне законно, согласно положениям Корана и марксизма? Нам не составит труда представить доказательства виновности ЦРУ — даже следы, оставшиеся на песке, указывают на американские кроссовки.

— Да они же прискакали на лошадях.

— Несколько человек спешились в суматохе. И немало доказательств выпало из их карманов. Перочинные ножи, полосканье для зубов.

— Более чем немало, — сказал Эллелу.

— Мы можем послать по компьютеру неопровержимые снимки. А еще дешевле — отправить фотографии в «Нувель ан нуар-э-блан», на которую подписаны все западные Посольства.

— И однако же, — сказал Эллелу, — от тарги, прошедшего мимо меня, пахло Россией. Свеклой и водкой.

Эзана пожал плечами.

— Туареги пьют сладкий зеленый чай, который так же пахнет.

— Но ты же говоришь, что это были не туареги, а ЦРУ.

— Да. Разве не это самое ЦРУ устроило убийство собственного президента и его брата? Невозможно измерить всю глубину их хитроумных уловок. Они как рак, который размножается от собственных безрассудств.

— Странно слышать от моего министра внутренних дел, — заметил Эллелу, — такие озлобленные антиамериканские высказывания.

Эзана растопырил пальцы с наманикюренными ногтями, отполированными до лунного блеска, на стеклянной крышке письменного стола, словно признавая: «шутки окончены» и теперь он будет держаться «на уровне».

— Я хочу заранее дискредитировать слухи, которые могут огорчить моего президента, — сказал он.

— Какие слухи?

— Печально абсурдные. Среди суеверной болтовни нашего бедного отсталого народа бытуют слухи, что голова короля чудесным образом соединилась с духом его тела и вещает пророчества из пещеры глубоко в горах.

Эллелу не слышал ничего подобного, и этот слух, словно луч луны, попавший в глубины колодца, проник во тьму его депрессии.

— Опять-таки, — заметил он, — это отзывает Россией. Булубы близко находятся от ракетной установки.

Эзана откинулся на спинку кресла, потягивая шоколад и следя за президентом, — так черный циферблат его часов следит за сменой суток. Эллелу, чувствуя, как слегка забилось сердце при мысли, что король в каком-то смысле, возможно, выжил и, следовательно, его собственный поступок в каком-то смысле ущемлен, глотнул шоколада.

— Это не в Булубских горах, — поправил его Эзана, — а в Балаке.

— В Балаке? В Дурном краю?

Эзана почтительно кивнул.

— Где даже «Нэшнл джиогрэфик» не бывал.

Дурной край — бездорожная северо-восточная часть страны, граничащая с Ливией и Занджем. Там вы не встретите ни скорпионов, ни колючих растений, ни даже выносливых Hedysarum albagi, воспетых Кайе. Широкие вади помнят древние воды, а теперь причудливые плоские холмы обтесаны злыми невиданными ветрами. Днем в пустыне стоит слепящая жара, так что пески в некоторых впадинах превратились в расплавленное стекло, а по ночам мороз раскалывает камни с треском пишущей машинки. Геометрически идеально ровные пространства неожиданно обрываются у основания стен, словно возведенных потоком лавы, который вдруг повернул вспять, и оканчивающихся приплюснутым гребнем, где викторианские путепроходцы заметили снег в эпоху, более влажную, чем наша.

— Я должен туда поехать, — сказал Эллелу: желание это родилось в нем с такой же легкостью, с какой дьявол пыли возникает на площади перед мечетью Судного Дня Беды.

Почтительность Эзаны мигом испарилась.

— Я бы не советовал, мой президент, — сказал он. — Ты отдашь себя на милость судьбы.

— Как постоянно поступают все люди.

— Только одни при этом ведут себя достойнее, чем другие.

— Я веду себя всегда одинаково: служу моей стране.

— Да разве можно служить своей стране, гоняясь за призраками?

— А как иначе?

Возможно ведь, размышлял Эллелу (и я сейчас пишу об этом, имея уже более ясное представление), что при ослаблении, иссушении и смерти религий по всему миру в душах людей безотчетно рождается новая вера, религия без Бога, без запретов и заверений в компенсациях, религия, чьим антиподом являются движение и застой, а единственным обрядом — проявление энергии, и где изжившие себя, выхолощенные формы сбора пожертвований, обета, искупления и обретения мудрости через страдание служат утолению жажды безоглядного транжирства, что в конечном счете ведет к энтропии, а немедленно — к усталости, путанице мыслей и сну. Миллионы занимаются этой религией, так и не дав ей имени и не присвоив себе никаких заслуг. Эта пещера, о которой ходили слухи, несомненно, западня, и от ее посещения Эзана по каким-то своим соображениям хотел меня удержать, хотя и насладился бы свободой в мое отсутствие в Истиклале, но она манила меня: как человек — я хотел там побывать, а как президент — обязан был это сделать. Разве африканские тираны традиционно не были чужаками в своих владениях и не должен ли идеальный правитель попытаться привести к гармонии не только власть, силы и группировки в границах своей страны, но и пустоты, галлюцинации, тщетные надежды всех этих людей-призраков, слабых, как веревки из песка?

Однако Эллелу медлил с отъездом и пробыл в Истиклале весь месяц шавваль, который салю называют месяцем нерешительной луны. Акланы туарегов, которых западная пресса несправедливо называет рабами, выкорчевали куски соли с засохшего дна озера Хулюль и привезли на юг, чтобы обменять на корюшку, ямс, амулеты и порошок, усиливающий потенцию и состоящий в основном из тертого рога носорога. Микаэлис Эзана рьяно следил за экономическими показателями по добыче соли с надеждой, что их рост положит конец долгому экономическому спаду в Куше.