Наркосвященник - Николас Блинкоу Страница 22

Четыре утра. Дэвид скинул широкую простыню и скользнул ногою на пол. Коснувшись холодного мрамора, он постарался настолько растопырить и разогнуть пальцы, чтобы подошва максимально касалась камня. Он любил выставлять себя знатоком секретов массажа стоп, изъясняясь примерно так: "Касаясь определенных точек у тебя на ступне, я вхожу в контакт непосредственно с источником твоей жизненной силы. Это Веды, бэби". Правда, редко кто покупался на это, разве что его подруга из Остина, штат Техас, но она сама дала ему повод – он лечил ее от гриппа, так что жаловаться ей было не на что. Как бы он хотел применить сейчас этот чудесный метод к себе самому, когда его, как он был уверен, настиг какой-то палестинский грипп. Заснуть он не мог. Нет, это безумие – лежать, уставившись в потолок гостиничной комнатушки, безнадежно мечтая о хорошем толстом косяке.

Через десять минут Дэвид был уже в холле гостиницы, стараясь проскользнуть на улицу, не потревожив задремавшего консьержа. Но это ему не удалось. Полусонный, тот все же вышел из-за стола и пожал Дэвиду руку, назвав его при этом отцом и пожелав удачи. Дэвид склонил голову в некоем подобии смирения и поспешил за дверь, на слабо освещенную улицу.

В это время на улицах были только собаки, копы да солдаты. Парочка палестинских полицейских околачивалась на углу перед входом в гараж отеля. На перекрестке с основной трассой Иерусалим – Хеврон медленно совершал свой обычный обход израильский вооруженный конвой. Израильтян скрывал своей тенью старый грузовик с развевающимся флагом Палестины. Дэвид закурил сигарету и подождал, пока грузовик не проедет светофор. В нем сидели несколько палестинских солдат, которым не давала уснуть страшная тряска по колдобинам. Еще трое-четверо военного типа палестинцев восседали на заграждении поперек дороги прямо у остановки хевронского автобуса. Дэвид долго разглядывал их сквозь дымок сигареты, но отвернулся, так и не поняв, полиция это или солдаты. На них была какая-то особая форма, не такая, как у вифлеемских полицейских, и не такая, как у людей из грузовика. Он вообще заметил, что палестинские власти очень озабочены тем, как бы получше вырядить своих служивых, словно больше и думать было не о чем, но остановить свой выбор на одной какой-то форме им не удавалось.

Ни израильский, ни палестинский патрули не обратили на Дэвида никакого внимания. Но уже от одного их присутствия его охватывала паранойя, и он ничего не мог с собой поделать. От недосыпа у него явно было что-то с головой. Казалось, будто его черепушку покрыли изнутри каким-то металлом и каждая возникшая мысль с гудением ударялась об это покрытие, пока не становилась вконец невыносимой. Он вполне прочувствовал, что значит быть мыслящим существом, только вот контролировать свои мысли уже не мог и предоставил им отлетать рикошетом от стенок своего мозга. Он не помнил, чтобы за все годы бесконечных перемещений с места на место его когда-либо так мучила бессонница. И вряд ли дело в незнакомой гостиничной постели. Он так много путешествовал, что воспринимал незнакомые вещи, как старых знакомых... Был у него еще один излюбленный прием, которым он не раз пользовался, допоздна засиживаясь в гостиничных барах, – спросить у женщины, сидящей рядом, может ли она понять его парадокс. Но бар в «Гранд-отеле» закрывался в полночь, так что, видимо, придется просто гулять по городу.

Дэвид взглянул на часы и прикинул, что если он обойдет весь город кругом, то на площади Яслей окажется аккурат к восходу. Он готов был вознести молитвы к прародительнице рассветов, чтобы только та явилась и разогнала все тени. Да, такие чувства вполне могли посещать какого-нибудь священника в кризисе веры. Здесь они сходились.

Дэвид оказался перед домом Софии спустя час после восхода солнца. Он знал, что это ее дом. София стояла во дворе и тянула за рубашку какого-то старика, который, взобравшись на кухонную табуретку, заглядывал поверх забора в соседскую оливковую рощицу. Наверное, ее отец, Элиас. Вид у него был болезненный; казалось, через какой-то прокол из его тщедушного тела медленно выходит воздух и он вот-вот сдуется. И все же, стоя вот так на табуретке и с раскрасневшимся лицом крича что-то четырем дородным молодчикам по другую сторону стены, он выглядел довольно энергичным. Одного взгляда на них было достаточно, чтобы уловить между ними родственные связи – отец с тремя сыновьями. Даже голоса их звучали одинаково резко в отличие от лишенного перепадов голоса Элиаса, что выдавало частичную глухоту старика. Элиас вел перебранку со своими соседями, обмениваясь с ними страстными речами. Соседи явно имели преимущество: стена была высокой, но они стояли на возвышении из груды камней, а Элиас располагал только кухонной табуреткой. И кроме того, все они были выше его ростом. Дэвид решил, что София совершенно права, надо стянуть папашу со стула и затащить обратно в дом. Иначе дело может принять угрожающий оборот.

– Какие проблемы? – вмешался Дэвид. София могла бы и удивиться такой встрече, но она лишь повернулась к отцу и попыталась переключить его внимание на Дэвида:

– Это отец Дэвид, папа.

А Дэвид думал, что трое против четверых в любом случае не имеют больших шансов на успех. Он, конечно, возьмет на себя тех двух, что постарше, и ему наверняка достанется по полной, это уж точно. Если София ничего не придумает, то они попадут в переплет.

Но он зря усомнился в дипломатических способностях Софии. Дэвид явился отличным поводом, которым она воспользовалась, чтобы заставить отца слезть вниз и вернуться в дом. Но даже когда она уже надежно запрятала табуретку под кухонный стол, Элиас Хури не удержался и подлетел к окну посмотреть, не ушли ли соседи. Четверо мужчин, не обращавших внимания на восход солнца, все еще находились там. Это было символической оккупацией, они продолжали оказывать давление.

Мать Софии накрывала на стол – хлеб, кувшин оливкового масла, кувшин с молотым тимьяном и зернышками кунжута. Это был традиционный завтрак под названием заатар, который Дэвиду приходилось есть еще много лет назад: сначала вы макаете хлеб в оливковое масло, а затем обваливаете его в тертом тимьяне. Но сегодня это служило лишь закуской. Мать Софии вернулась к плите поджарить козьего сыра на чугунной сковородке и что-то крикнула через плечо.

– Она спрашивает, ели ли вы чего-нибудь сегодня, – сказала София.

– Нет, то есть не надо, спасибо. – Дэвид не был голоден. – Я просто проходил мимо и не хочу никого утруждать.

– А вы и не утруждаете. – София хотела задержать его подольше и надеялась, что ее папочка вспомнит свои обязанности гостеприимного хозяина.