Похороните меня за плинтусом - Павел Санаев Страница 22

— Ну что, Савельева в холл выставим или к девочкам?По-моему, они его еще не видели.

— И не надо! Чего им на такого дистрофика смотреть,пугаться только. Лучше Куранова. А Савельеву я кровь из вены возьму.

— Оставь, я вчера хотела, так он чуть не обосрался.Отмывать потом… Заварзин, а ты чего улыбаешься, смешно тебе? Ну пойдем со мной,вместе посмеемся. Вставай, я знаю, что ты не спишь. Сейчас тебе будет весело.

И Заварзину делали в процедурном два укола.

Медсестер мы считали заклятыми врагами и свою ненавистьвыражали кто как мог. Лордкипанидзе сочинил песню «Нас было четверо в палате»,в которой на мотив «Интернационала» пелось о готовности бороться с ними доконца, а я решил организовать повстанческую группу. Не полагаясь на Куранова иЗаварзина, руководить которыми было бы сложно, я собрал около себя самыхмладших ребят — девочку и двух мальчиков — и сказал, что мы теперь подпольнаяорганизация, будем делать против медсестер тайные диверсии, а я буду главный.

Для начала я велел своим диверсантам выучить песню «Нас былочетверо в палате». Диверсанты отдали мне листок со словами неразвернутым,потому что, оказалось, не умели читать. Это открытие порядком меня озадачило,так как я уже составил шифр, которым мы должны были писать друг другу тайныезаписки. Буквам соответствовали цифры, и, сверяясь с таблицей, можно былораспознать, за какой цифрой какая буква кроется. Увы, чтобы распознать, какойсмысл кроется в свою очередь за буквами, диверсантам в придачу к таблицампонадобился бы букварь. На этом деятельность повстанческой группы закончилась,но зато я почувствовал, что такое быть главным и как это здорово.

А вот Лордкипанидзе мы с Курановым попытались отомститьболее действенно. Лично ему мы, конечно, сделать ничего не осмелились бы, но унего в шестой палате была подружка, на которой мы решили отыграться за все«бубенчики» и на все «фикси-фоксы».

Подружке Лордкипанидзе было лет двенадцать. Звали ее Оля. Онабыла очень бледная, говорила тихим голосом и ходила в синем платье с маленькимижелтыми цветочками. Во взгляде ее больших серых глаз плавала печаль. Оля любиласвоего дедушку, а дедушка не мог ее часто навещать. Каждые полчаса Оляподходила к воспитательнице, медсестре или к кому-нибудь из ребят, поднималаогромные, как у лемура, глаза и с тоской спрашивала:

— Как вы думаете, мой дедушка сегодня приедет?

Сначала ей отвечали ласково. Потом сдержанно.

Через неделю от нее стонал весь санаторий. Если утром воспитательницаотвечала ей, что дедушка приедет вот-вот, а медсестра после обеда уверяла, чтоприедет со дня на день, после ужина Оля считала своим долгом отследить их обеихи с упреком сказать:

— Вот видите… День прошел, а он не приехал. Может, онвообще больше не приедет ко мне. У него столько дел. Я думала, он вчераприедет, и вы обещали… но был такой дождь. Понимаете, если будет дождь, он неприедет. У него шофер, а дорога такая скользкая… Как вы думаете, завтра дождьбудет?

— Не будет дождя, — отвечала добрая сестра Катя,закатывая глаза, как от зубной боли.

— А если не будет, почему же он тогда не приедет?

Дедушка приезжал к Оле всего несколько раз. Он не привозилни черешни, ни абрикосов. Просто садился с Олей на скамейку, обнимал ее игладил по голове. Оля щурилась от счастья, а воспитательница и медсестраполучали короткую передышку.

Единственным, кто не злился на Олю, был Лордкипанидзе. Ониграл с ней в настольный теннис, садился рядом смотреть телевизор, уверял, чтодедушка скоро приедет, и все время тщетно пытался рассмешить. На все его шуткиОля вздыхала и тихо с укором говорила:

— Ну, Вахташ…

Их дружба казалась нам серьезной, неведомой и недосягаемойобластью жизни старших. Мы чувствовали, что в ней кроется какая-то тайна, иименно из-за этой тайны, навредив как-нибудь Оле, можно отомститьЛордкипанидзе. Посовещавшись, мы с Игорем решили насовать ей в постелькузнечиков.

Вечером, когда все смотрели телевизор, мы пробрались вшестую палату и посадили под одеяло Олиной постели кузнечиков пять или шесть.После отбоя послышался страшный визг, а утром следующего дня Лордкипанидзе велнас извиняться. Он привел нас за выкрученные уши, и хотя извинялись мы от души,это не спасло нас вечером от особо звонких «бубенчиков», как не спасли от них исорок «фикси-фоксов», полученных мной накануне за два килограмма бабушкинойсемеренки.

За день до отъезда воспитательница собрала всех нас в холлеи сказала, что мы пойдем в город покупать сувениры. Она достала листок сименами и по порядку списка стала всем выдавать по рублю. Я никогда еще недержал в руках настоящие деньги, и рубль, который воспитательница вручила мне,поставив против моей фамилии жирную галочку, казался залогом невообразимогосчастья. Я бережно перегнул его пополам, спрятал в нагрудный карман рубашки ищупал каждые пять минут.

В магазине оказалось, что рубля для счастья недостаточно.Сувениры стоили дороже. У ребят были еще свои деньги, они добавляли и покупаливсе что хотели. Игорь купил бронзового козла, Заварзин — красивый глиняныйпоильник, Лордкипанидзе — настоящий барометр. Неужели я вернусь в Москву спустыми руками?! Я осмотрел все витрины и нашел единственный сувенир, которыйстоил девяносто копеек, — пластмассовый Царь-колокол с надписью «СокровищаМосковского Кремля» на подставке. С радостью отдав за него свой рубль, яполучил десять копеек сдачи и довольный вышел из магазина. Дома бабушкасказала, что привезти из Железноводска московский сувенир может только кретинвроде моего дедушки.

Купив сувениры, мы до самого обеда гуляли по городу. Повсюдупродавали сахарную вату, и ребята, у которых оставались деньги, уписывали ее заобе щеки. На свои десять копеек я купил крохотную щепотку и медленно ел, чтобывсе видели. В тихий час к нам в палату вошла главврач.

— Куранов, ты сахарную вату ел с ребятами?

— Нет, — ответил Игорь, потративший все деньги накозла, которым любовался теперь, поворачивая его на тумбочке то так, то этак.

— А ты, Савельев?

— Ел! — гордо ответил я.

— Одевайся, пойдем со мной.

Оказалось, вата — страшная отрава, и теперь мне должны былипоставить в процедурном кабинете огромную клизму! Перед дверью, из-за которойдоносились приглушенные стоны, сидел уже Лордкипанидзе.

— Я только чуть-чуть… — робко проронил я.

— «Чуть-чуть», — передразнила главврач, усаживаяменя на стул. — У тебя заворот кишок, а мне адвокатов нанимать от твоейбабушки? Нет, спасибо!

Из процедурного кабинета вышел и осторожно поспешил в туалетМедведев. Нехотя пошел на его место Лордкипанидзе. За ним настала моя очередь.

Лежа на холодной клеенчатой кушетке, я пыхтел от больнораспирающей меня воды и думал о правоте бабушки, которая говорила: «Как всехочешь быть? А если все будут вешаться?!» Дорого обошлась мне сахарная вата!