Белый кролик, красный волк - Том Поллок Страница 22

— Только унести. Отсюда. Свои ноги.

— Понял… — Сгорая от стыда и унижения, я повернулся, чтобы уйти. Я не мог дать ей того, что ей сейчас нужно. — Хотя…

Я помедлил, раскачиваясь на пятке. А, была не была.

— Двадцать три, семнадцать, одиннадцать, пятьдесят четыре.

Не прекращая движений щеткой, она поменяла руки.

— Что?

— Ты сказала: «Не подведи меня». — Мои руки сжались в кулаки, щеки горели огнем. — И мне кажется… что я подведу… если уйду сейчас.

Она оглянулась на меня через плечо, на автопилоте продолжая движения руками. Всякий раз, когда щетинки царапали израненную кожу, на лице у нее дергался мускул.

— Мы познакомились меньше полутора часов назад, — сказала она.

— Ну и что?

— Почему тебе не наплевать?

— Ну… просто…

«Просто не наплевать, и все», — хотелось сказать мне. Но я вдруг отчетливо осознал, насколько уязвима она была в этот момент, стоя у раковины, свесив под воду руку… И если я хотел остаться рядом с ней, то по меньшей мере был обязан ей честным ответом, как бы жалко это ни прозвучало.

— Ты назвала меня другом, — сказал я. В повисшей паузе шум воды звучал особенно громко. — И я знаю, что мы не друзья, пока нет. Но… я бы хотел стать твоим другом.

Она не ответила, но ее плечи слегка расслабились, что я воспринял как хороший знак, а затем затряслись, когда она начала плакать, что я воспринял как плохой знак. Я подошел к ней ближе.

— Что такое? — тихо спросил я. — Чего ты боишься?

Она подняла на меня удивленные глаза, в которых стояли слезы.

— О чем ты переживаешь? — не унимался я. — Прямо сейчас?

Говори со мной.

Она задышала, мелко и отрывисто.

— Прямо сейчас? Я думаю, что по пути сюда встретила четверых чихнувших ребят. А во время переклички выяснилось, что двое моих одноклассников не пришли. По школе ходит инфекция, достаточно серьезная, чтобы пропустить уроки, и если я очень, очень тщательно не вымою руки, то что-нибудь подхвачу. А если я что-нибудь подхвачу, я заболею, и сама буду в этом виновата. А если я заболею, то не смогу прийти в школу, а мне нужно ходить в школу. Я никак, никак не могу оставаться дома в течение дня. Так что мне нужно очень, очень постараться и вычистить все-все у себя под ногтями.

Последнее слово едва можно было расслышать за громогласным всхлипом. Движения ее рук снова ускорились. Инстинктивно я потянулся к ней, но не знал, как прикоснуться: вся ладонь была окровавлена.

Она сказала: «Сама виновата». Что-то внутри меня сжалось.

— Четыре с половиной секунды, — сказал я.

— Что?

— Ты полностью протираешь поверхность руки за четыре с половиной секунды.

— Что?

— Четыре с половиной секунды, умноженные на две руки: девять секунд, — я заговорил громче, быстрее. — Ты провела здесь сорок минут — две тысячи четыреста секунд. Этого времени хватит на то, чтобы полностью вымыть руки двести шестьдесят раз. Они чистые.

Ее лицо болезненно напряглось. Я знал этот взгляд. Она смотрела на прутья клетки, обступившей ее со всех сторон.

— Поверь мне, — убеждал я. — Если ты сейчас не можешь поверить себе, поверь мне. Хотя бы сейчас.

Ничего. Только шорох щетки и плеск воды в раковине. Постепенно движения ее рук стали замедляться и замедляться, пока наконец щетка не стукнулась о керамику раковины, когда Ингрид выронила ее из пальцев. С бешено колотящимся в груди сердцем я протянул руку и выключил кран.

Она залезла в карман, извлекла бутылочку йода и ватный тампон и обработала ссадины на руках. Аккуратными, деловыми, отработанными движениями. Она даже не вздрогнула, хотя вся дрожала: по ее телу проходила высокочастотная вибрация, ее персональное землетрясение.

Она схватила перчатки, начисто вытерла раковину от крови бумажным полотенцем и, не говоря ни слова, быстро вышла из туалета.

Солнце светило болезненно ярко, когда я открыл дверь пожарного хода. Я знал все входы и выходы из школы, знал, где установлена сигнализация, а где нет, — мои маленькие кроличьи лазейки. Звонок прозвенел семь минут назад, но мне нужно было поговорить с Бел, и я знал, где ее найти. Я опустил голову, прячась от октябрьского ветра, и двинулся к школьной стене.

— Где тебя черти носят? — спросила Бел, когда я вышел к нашему тайному местечку под дубами. — Я так боялась, что с тобой что-то случилось.

Там, где она мерила шагами землю, осталась дорожка примятых красно-бурых листьев, втоптанных в грязь. Костяшки ее правой руки распухли, и она даже умудрилась повредить кору ближайшего дерева.

Это единственный страх Бел: что со мной что-нибудь случится.

— Что-то случилось, — сказал я. Я до сих пор не пришел в себя.

— Что?

— У меня появился друг.

Прошла неделя, когда в окно аудитории во время переклички влетел бумажный самолетик. На нем был написан номер страницы и последовательность ссылок на слова. И подпись:

Я встретился с ней на задних ступеньках раздевалки, как она и писала. Это место было одним из сотни, где можно спрятаться от посторонних глаз в такой старой школе, как наша. Было холодно и серо, но дождь был легким, как брызги с моря. Она снова надела перчатки и пристально вглядывалась в город.

— Мой отец, — сказала она.

Это было первое, что она произнесла: ни «привет», ничего. Она просто продолжила наш последний разговор с того места, где он оборвался.

— Я боюсь своего отца.

— Да, — сказал я, присаживаясь рядом с ней. — Я знаю, о чем ты.