Жена - Мег Вулицер Страница 22

Хотя на самом деле я понимала, что Элис получала от этого союза: Пэм в нем была женой, а именно это было нужно моей дочери, хотя сама она этого, возможно, не осознавала.

Обе наши дочери сейчас находились дома с семьями – одна испытывала тоску и сожаление, хотела быть с нами здесь сейчас, точнее, с ним; другой было по большей части все равно. Дэвид, само собой, даже не предлагал поехать с нами. Он почти никогда никуда не ездил, а каждый день следовал одному простому маршруту, как монорельсовый поезд: кофейня рядом с домом, магазин подержанных комиксов, китайский ресторан с едой навынос, работа, дом. Наша поездка не вызвала у него ни капли любопытства; он ни о чем не спрашивал, не поздравлял, не интересовался. Пока мы с Джо шагали через лобби отеля в Финляндии, он сидел дома, в своей квартире на полуподвальном этаже, и читал один из своих любимых графических романов, в которых чернильной ручкой художник изобразил пессимистичную картину будущего. На коленях у него наверняка стояла открытая белая коробочка с китайской едой; он ел, роняя лапшу на диван и на колени. Я представила, как он набивает брюхо жирной китайской пищей, читает о жизни фантастических героев и тайных постапокалиптических мирах, и иногда в его мыслях проскальзывает смутное воспоминание о давно ушедшей жизни. О детстве.

Я шла рядом с Джо, мы двигались в пространстве синхронно, не глядя друг на друга. Между нами не было нежности; все, что у нас осталось, – привычка. Коридорные проводили нас к ряду лифтов из рифленого стекла, ведущих на отдельный VIP-этаж, и тут я заметила молодую женщину, глядевшую на Джо с явным интересом. Волнуясь и робея, она шагнула вперед и выпалила:

– Мистер Йозеф Каслман, вы прекрасный писатель! Мои поздравления.

Красавицей она не была, но несла на себе печать скандинавской элегантности. Волосы ее были цвета манильской бумаги.

– Спасибо, – сказал Джо, улыбнулся и остановился ненадолго. – Вы очень любезны.

Он протянул руку, она ее пожала, но руку не отпустила, и рукопожатие вышло слишком долгим. В голове мелькнула мысль, что она, вообще-то, может быть поклонницей-психопаткой, помешавшейся на Джо, но я никогда не слышала о психопатках из Финляндии. Те обычно были родом со Среднего Запада, хотя иногда появлялись и где-нибудь среди болот Флориды, как лесные чудища. За годы Джо не раз получал письма от преследователей, и хотя в открытую обычно угрожали мужчины, именно женщин он больше всего боялся. Мужчины с их враждебностью были очень предсказуемы; если от них исходила опасность, это было сразу ясно. Джо не раз оказывался в опасных ситуациях, но не было человека более враждебно к нему настроенного, чем наш сын.

Дэвид не был психопатом, не был сумасшедшим; его психика пребывала, что называется, «в пограничном состоянии», была «неустойчивой» – так характеризуют всех непредсказуемых аутсайдеров. А еще Дэвид был легко ранимым – ничего не стоило выбить его из колеи, заставить сойти с пути.

В тот вечер, когда Дэвид угрожал Джо, меня дома не было; я пошла к Лоис Акерман на собрание нашего женского книжного клуба. Мы собирались много лет и в этом месяце читали «Золотую чашу»  ^[11]. Джо с Дэвидом остались в доме одни. В Нью-Йорке стояли морозы. Дэвид, которому тогда было двадцать пять или около того, временно жил у нас, потому что его квартиру затопило и идти ему было некуда.

Я могла бы назвать его одаренным мальчиком, но это едва ли охарактеризовало бы всю глубину его интеллекта. К любой задаче, большой или маленькой, он подходил со всей серьезностью. Когда он родился, Джо очень обрадовался, что наконец стал папой мальчика; мальчик, по его мнению, стал бы его спасением, вернул бы ему то потерянное, чего он лишился, когда его собственный отец упал замертво много лет назад и тем самым изменил будущее.

Джо часто уделял внимание Дэвиду, чего я не замечала по отношению к девочкам. Он брал его на рыбалку и играл с ним в бильярд. Они ходили в походы на гору Кардиган в Нью-Гемпшире в тяжелых горных ботинках и с рюкзаками, которые я набивала их любимой едой. Все это происходило в мужской компании; обычно с ними были другие писатели. Джо редко оставался с Дэвидом наедине; о чем им было говорить часами? В детстве Дэвид был почемучкой, вопросы сыпались из него беспрерывно, как будто он зачитывал содержание детской энциклопедии: есть ли у насекомых веки? Почему нельзя самому себя защекотать? Почему людей так интересует запах их собственных газов? Джо быстро уставал от расспросов и, вернувшись с очередной прогулки, вручал мне Дэвида и исчезал на несколько часов.

Я же заходила к Дэвиду в комнату и садилась на край его кровати, глядя, как он снимает грязные ботинки. «Хорошо погуляли?» – спрашивала я и гладила его по голове. Я знала, что однажды уже не смогу его погладить; однажды он при этом поморщится, будто моя рука обожгла его. Поэтому гладить надо сейчас, пока он еще маленький. Он терпел мои прикосновения, но никогда не радовался им по-настоящему, как девочки. Наверное, потому что он мальчик, решила я. Мужчины не любят телячьи нежности. Дэвид просто сидел и терпеливо ждал, пока я его поглажу.

Как Джо, Дэвид был красив: смуглый, с большой головой и черными кудрями. Джо был в восторге от нашего умного мальчика; когда в школе сказали, что Дэвид – гений, он пришел в экстаз. Когда Дэвид был маленьким, Джо часто водил его по барам, хотя я этого не знала, и мальчик играл в машинки у ног отца на полу, посыпанном опилками  ^[12]. Знаменитые писатели и их прихлебатели наклонялись и трепали малыша по головке; тот даже не замечал их прикосновений, а если и замечал, не воспринимал их как ласку и никогда той же лаской не отвечал. Он жил с нами, делал уроки невероятно быстро и почти без ошибок, ходил в походы с Джо и его друзьями, но я никогда не чувствовала от него тепла. Его сестры всегда походили на маленьких щеночков, стремились угодить, секретничали со мной про подружек и часами мастерили открытки отцу ко Дню святого Валентина, но Дэвид был более холодным и отстраненным, и радости от него мне было меньше.

Давным-давно мы консультировались с психиатром, и тот велел не делать из мухи слона. «Блестящий ребенок», – сказал он; видимо, ему никогда не попадались дети с таким высоким IQ, как у Дэвида, и он решил, что ребенок с интеллектом Зуи Гласса  ^[13] просто не может быть дефектным. Он точно не был аутистом, как сын одного нашего знакомого поэта, который бродил по дому и повторял фрагменты фраз из рекламных роликов. «Рис и макароны, лучше в мире нет!» – напевал он своим высоким ангельским голоском.

Все твердили, что Дэвид – удивительный ребенок, и нам надо просто оставить его в покое. Джо настаивал, чтобы мы предоставили Дэвиду больше самостоятельности, видимо, воображая, что обретя свободу, тот будет целыми днями изобретать, решать задачи, сочинять и мечтать. Вместо этого он врезал по яйцам однокласснику, опрокинул стол в столовой и вздумал издеваться над учительницей, сказав, что у нее усы как у Гитлера и ее никто никогда не полюбит. Та решила, что это правда, и от расстройства взяла больничный на неделю.