Сезон отравленных плодов - Вера Богданова Страница 22

Потом, когда она переехала с Дианкой на съемную квартиру и Семенов стал оставаться у нее, она узнала, что он храпит. Что бесится, если будишь его пораньше и просишь закрыть входную дверь. Что у него много друзей в аське, особенно подруг. Все старые знакомые, он так сказал, да ничего и не было, даже по дружбе, и Женя верила, хотя писал он им примерно то же, что и ей.

Они недавно поругались и расстались. Когда Женя заходила к Семенову в последний раз, он почему-то суетился, поглядывал на телефон, рявкнул на Женю за какую-то мелочь, после чего она собралась и ушла.

Илья ставит машину в тени разлапистой сосны, растущей на берегу. Папа уже разложил мангал, тот вовсю дымит. Тетя Мила лежит на покрывале, лицо ее под панамой. Мама стоит в воде по пояс и смотрит куда-то на другой берег, где верещат и плещутся дети.

Илья раздевается, одежду кладет на заднее сиденье. Женя смотрит на изгиб его спины, на гребень позвоночника и мышцы. На длинные, покрытые волосами ноги, на крепкий зад. Ей очень интересно, как любит трахаться Илья. При свете или только в темноте? Как он стонет, как дышит? В какие позы ставит Юлечку? Какой у него член: мясистый и короткий? Длинный и худой? Почему-то кажется, что у Ильи там в самый раз, красиво и гармонично, как и остальное тело.

Папа вручает Жене пакет, и она выкладывает на походный стол овощи и фрукты, хлеб, колбасу, термосы, ставит бутылки пива охлаждаться – у берега, в том же полиэтиленовом пакете, ручки привязала к торчащей ветке. Затем раздевается, бросает платье на джинсы и футболку Ильи, идет к воде, заходит, медленно привыкая к холоду, и плывет на другой берег – не туда, где дети, а левее, за камыши, откуда ее будет не видно. Лезет наверх и садится; песок, белый и горячий, обжигает после холода воды. Что-то прыскает в камышах, ныряет, распуская круги. Слышно папу, включается радио в машине, играет русская попса. Солнце садится, окрашивает Женю горьким желтым. Пахнет смолой и дымом.

За камышами плеск, из-за них выплывает Илья, рубит руками воду. Женя ликует, и ей одновременно страшно. О чем с ним говорить сейчас?

Увидев ее, Илья сплевывает, улыбается. Он выбирается, тяжело ступая, истекая водой, ложится животом на песок, у самых ног Жени, кладет подбородок на ладони. Разглядывает ее, щурясь. Педи-кюр у Жени облупленный, и она зарывает ступни в песок.

– Вода хорошая, прогрелась, – говорит Илья. – Помнишь, мы ездили сюда?

Женя молча кивает. Она отлично это помнит, до покалывания в пальцах. Она тогда все ждала чего-то, цепенела в этом ожидании, как будто от нее совсем ничего не зависело. Как будто она была лишь объектом, который можно подхватить или пройти мимо. Сейчас ей неприятно это вспоминать. Она ждала, а кто-то просто взял, что ей хотелось.

– Поздравляю с поступлением, – говорит Илья.

– Ты тоже молодец. Столько всего сделал. Как и мечтал, да? – Женя склоняет голову набок. С мокрых волос капает на поясницу и песок, вдавливает лунки. – Но почему «девятка», а не мотик?

Улыбка исчезает с его лица. Он смотрит на Женю снизу вверх, и от этого в животе медленно затягивается горячий узел. С другого берега кричит папа, зовет Илью, наверное, что-то с машиной – музыка затихла. Но Илья лежит и не торопится вставать.

– А ты изменилась, – говорит он.

– Тебя зовут, – отвечает Женя.

Запах шашлыков слышен еще с дороги – с озера остался таз свинины, которую нужно приготовить, так сказал папа. Он сам в готовке не участвует и говорит с кем-то по мобильному, расхаживая перед домом взад-вперед, точек на рынке теперь три, бизнес растет, сжирая время. Мама насаживает скользкие куски на шампуры, бабушка выплескивает оставшийся маринад в темноту за кустами, на сверчков, и уносит опустевший таз. Даша куда-то делась, до сих пор не вернулась, да ее никто и не ищет, впрочем.

Илья сидит на лавочке, ворошит угли палкой. Женя садится рядом, и он тут же встает, будто подброшенный пружиной. Он начинает хлопотать вокруг мангала, творить языческий обряд: ворошить, обмахивать, потом опрыскивать водой, ломать мелкие веточки, затыкать их под толстые бревна. Наверное, Женя ему противна, раз он не хочет рядом с ней сидеть. Кажется странной, до сих пор влюбленной по уши.

Илья ловит ее взгляд.

– У тебя хорошо получается. – Женя кивает на костер.

И правда хорошо: влажные ветки шипят, но огонь разгорается. Дым валит плотными клубами, упрямо лезет Илье в лицо, куда бы он ни отошел. Потеки света на его щеках и подбородке, на пластыре на указательном пальце – неудачно открыл консерву. Сама Женя сидит в сумраке под веткой липы, она и есть часть дышащей многоглазой тьмы, по́росли сныти и крапивы, влажной зелени, беззвучной и невидимой.

После шашлыков спать не хочется. Столько всего жужжит в голове, не унимается, и телу тоже беспокойно – на простыне все время будто что-то перекатывается, колет бедра и бока. Поворочавшись, Женя одевается, выходит на веранду.

На веранде пахнет табачным дымом. У выхода на ступенях курит Илья, сидит, широко расставив ноги в тренировочных штанах и сланцах.

– Ты куришь? – удивляется Женя. – Как же спорт?

– Да я давно бросил, – отмахивается он.

– Понятно.

Молчание. Женя явно лишняя в прокуренном сумраке рядом с Ильей, ей необходимо выйти, чтобы не смущать его и не нащупывать каких-то безопасных тем для разговора. Она пробирается мимо, осторожно, стараясь не задеть его колени, идет по тропинке к дубу, забирается наверх. Родные выступы и впадины сами ложатся под пальцы и мыски кроссовок, и дуб будто помогает ей.

В прошлом году одну из ветвей спилили, и теперь вид открывается не только на дорогу, но и на сонный тихий дом, похожий на коробок с треугольной крышей, доверху наполненный мебелью, тряпками и людьми. От него отделяется тень, идет к калитке, сворачивает к дубу. Шорох травы все ближе.

– Можно? – Илья спрашивает снизу.

Женя пожимает плечом, потом, сообразив, что он не видит, тихо отвечает: «Да».

Он забирается, садится рядом, прижавшись боком, – места на развилке мало, Илья с Женей слишком большие для нее.

– Я думала, ты уедешь с Юлей. Вам же через три дня вылетать?

Илья говорит, что да, он завтра вернется в Москву, нужно еще собрать вещи. Они с Юлей забронировали домик недалеко от берега, Юля сама выбирала, две комнаты: кухня и спальня. Их будут кормить три раза в день – хозяева готовят. Еще Юля планирует бегать по утрам.

«Как хомячок», – думает Женя, может быть, даже вслух.

Был у Жени Тёма, милейший Тёма-хомяк, которого подарила бабушка на день рождения. Сперва совсем кроха, одни глаза и белый мех, потом подрос, ночами бегал в колесе, вкусно ел, его любили и даже иногда чесали, меняли опилки в клетке, а после он стал старым и вонючим, на руки его уже никто не брал, он пошуршал под лесенкой и помер. Зачем он был? Зачем прошел весь этот цикл, каждый день одно и то же? И люди так же: рождение, школа, институт, хорошая работа, брак, дети, отпуска раз в год, внуки, смерть.