Любовь в тягость - Элена Ферранте Страница 22

– Я оставлю себе только платье, остальное забирай, – сказала я.

И потянулась рукой к кровати, чтобы взять платье и потом проскользнуть в ванную и переодеться; но движение вышло слишком быстрым и порывистым, я задела рукой стену, на которой висела Помпейская Дева Мария со своей сухой оливковой веточкой. Жест должен был выйти более плавным. Теперь мне нужно стараться двигаться медленнее, не так резко, иначе от волнения я начну задевать и опрокидывать все подряд. Я ненавидела моменты, когда тревога брала надо мной верх.

Полледро заметил это беспокойство и схватил меня за запястье. Я решила не вырываться, сознавая, что стоит ему почувствовать мое сопротивление, как он тут же, чтобы подавить его, с силой дернет меня к себе. Я знала, что смогу контролировать ситуацию, не дав его агрессии проявиться полнее, если выберу правильный темп движений.

Он поцеловал меня, не притягивая к себе, но продолжая крепко держать за запястье. Прижав свои губы к моим, он попытался языком разомкнуть их. Поведение Полледро немного успокоило меня: он действовал так, как в подобных обстоятельствах следовало, по его представлениям, действовать мужчине, и вовсе не собирался проявлять агрессию; наверняка у него не было никакого заранее продуманного плана. Возможно, он опустил жалюзи, просто чтобы снять с лица маску напряженности и гнева, позволить себе расслабиться.

Я разомкнула губы. Сорок лет назад я с ужасом и содроганием, смешанными с восторгом, воображала, что у Антонио, тогда еще мальчишки, язык в точности как у Казерты, но не пыталась выяснить, так ли это на самом деле. Поцелуи не интересовали Антонио, он предпочитал изучать грязными пальцами мое влагалище, одновременно схватив меня за руку и направляя ее к своим коротким штанишкам. Со временем я поняла, что язык Казерты – фантазия. Ни один из поцелуев в моей жизни не был похож на те, какие Казерта дарил Амалии, – по крайней мере, какими я их себе представляла. Теперешний поцелуй Антонио тоже не имел ничего общего с играми моего воображения. Да и поцеловал он меня без особенной страсти. Почувствовав, что мои губы поддаются, он резко и с горячностью нырнул мне в рот языком и мгновенно, не отпуская моего запястья, прижал мою руку к своей промежности. Я поняла, что не должна была отвечать на поцелуй.

– Почему ты решил сделать это в темноте? – тихо спросила я; наши губы по-прежнему соприкасались. Мне хотелось услышать его голос и убедиться в том, что он не намерен причинить мне боль. Но Антонио не ответил. Запыхтев, он поцеловал меня в щеку и провел языком по шее, по-прежнему крепко держа мое запястье и с силой прижимая его к своим брюкам. Он распалился, и я осознала, что нельзя оставаться пассивной и просто позволять ласкать себя. Я надавила ладонью ему на промежность. Антонио отпустил наконец мою руку и в неистовом порыве обнял меня. Он невнятно пробормотал что-то, стал искать ртом мои соски, сминая мне пальцами грудь, и приник ртом к гладкой ткани халата, которая вмиг промокла от его слюны.

Стало ясно, что все будет происходить по накатанной, по знакомому сценарию. Начался хорошо известный мне ритуал, в который я часто позволяла вовлекать себя в молодости, надеясь, что со сменой партнера мое тело научится как-то иначе, по-новому отвечать на ласки. Но отвечало оно всегда одинаково, и тот же самый ответ воспроизводило сейчас. Полледро распахнул мой халат и принялся целовать грудь, это было приятно, и по оцепеневшему телу разлилось тепло. Стараясь не потревожить мою руку, сжимавшую его промежность, он начал слишком уж рьяно давить ладонью мне на лобок, возбудившись оттого, что не обнаружил под атласным халатом трусов. Однако я была готова допустить только легкое, ненавязчивое удовольствие, к которому, впрочем, не стремилась и без которого могла прекрасно обойтись.

Я была уверена, что дело этим ограничится и мы не перейдем известной черты. Нужно лишь выждать, пока Антонио кончит. Вместе с тем, как всегда в подобных ситуациях, мне совсем не хотелось помогать ему приближать наслаждение, и я бездействовала. Я догадывалась, что он ждет, когда я наконец начну расстегивать ему брюки и прикоснусь к члену, вместо того чтобы просто держать руку у него между ног. Я чувствовала, как он двигает бедрами, давая мне более чем явный намек. Но я не могла заставить себя ответить на этот призыв. Внутри промелькнуло опасение, как бы мое дыхание, и без того медленное, не замерло совсем. Это нежелание пойти ему навстречу и скованность усиливались из-за все нараставшего смущения – меня смущало то, что железы моего тела выделяли влагу настолько обильно.

Еще подростком, когда я мастурбировала, всегда случалось именно так. Наслаждение растекалось по телу приятным теплом, ровно и без нарастания, и кожа сразу покрывалась испариной. Железы щедро выделяли секрет: рот наполнялся слюной, казавшейся мне необычайно холодной, на лбу, на носу и щеках выступал пот, подмышки мокрели; на теле не оставалось даже крошечного участка, который был бы сухим; из влагалища текло так обильно, что я уже толком не чувствовала собственных прикосновений и не знала, проделывают ли мои пальцы нечто действительно ощутимое или я только воображаю, будто мастурбирую. Удовольствие не достигало кульминации и не разрешалось оргазмом: по телу не пробегали судороги, удовлетворения не наступало.

Но Полледро, похоже, ничего не замечал. Он толкнул меня к кровати; чтобы он не задавил меня своим весом, учитывая силу инерции падения, я сперва осторожно села, а потом покорно легла. В темноте я видела очертания его фигуры; Полледро замер, словно заколебавшись. Затем снял ботинки, брюки, трусы. Забрался на кровать, встал на четвереньки, слегка навалившись мне на живот.

– Ну что? – шепотом спросил он.

– Давай, – ответила я, оставаясь неподвижной. Его тело напряглось, он застонал, предвкушая момент, когда его член, большой и твердый, войдет в меня и его желание найдет отклик, ведь Полледро казалось, что я тоже возбуждена. Но поскольку я оставалась безучастной, он, глубоко вздохнув, сунул руку мне между ног. Наверное, решил, что таким образом распалит меня и пробудит хоть какое-то чувство, будь то страсть или сострадание сродни материнскому – не важно; главным для него было расшевелить меня. Моя податливость и вместе с тем полная отрешенность ставили его в тупик. Я подумала, как обычно в таких обстоятельствах, что нужно было либо притвориться, разыграв бурную страсть и вожделение, либо оттолкнуть его. Но я не отважилась ни на то, ни на другое – боялась, как бы тогда не пришлось бежать в ванную, где меня вырвало бы от отвращения, которое разошлось бы спазмами по телу. Теперь оставалось только терпеть. По крайней мере я уже не чувствовала, как его пальцы возятся у меня в промежности: может, Полледро опротивело все это, а может, он по-прежнему пытался ласкать меня, но я утратила всякую восприимчивость.

Разочарованный, он схватил мои руки и вложил мне в ладони свой член. Тогда я поняла: он не войдет в меня, пока не убедится, что я этого хочу. И заметила, что его эрекция чахнет и угасает, как неоновая лампочка, которая вот-вот перегорит. Полледро тоже ощутил это и подался вперед, так что его живот коснулся моего рта. Во мне всколыхнулось нечто вроде симпатии к нему, и я будто бы поверила в то, что он – мальчик Антонио, которого я знала в детстве. Хотелось сказать ему об этом, но слова замерли в горле: Полледро медленно терся членом о мои губы, и я испугалась, что любое их движение, пусть даже совсем легкое, приведет к непроизвольному выплеску эмоций и я пораню его зубами.