Вызов в Мемфис - Питер Тейлор Страница 22

Припоминаю, Бетси рассказывала, что в ту ночь он пришел в «Голубую луну» в сером полосатом костюме, а также упомянула о рисунке галстука и фасоне рубашки. Но немало в ее письме говорилось и о том, что носили другие участники компании. Мужчины, согласно Бетси, пришли в формальных вечерних костюмах «дешевого и безвкусного пошиба». Двое «щеголяли» (словечко Бетси) в синих, как полночь, смокингах. Третий «франтил» (тоже, разумеется, словечко Бетси) в бордовом пиджаке. Все трое были в плиссированных на груди рубашках, с гофрированными манжетами, которые, разумеется, выглядывали на несколько дюймов из-под рукавов пиджаков. Страницы письма Бетси буквально сочились снисхождением к этим людям — особенно, конечно же, когда она перевела внимание на женщин. Все три женщины из компании были в облегающих вечерних платьях с глубокими вырезами и длинными рукавами. Комильфо как оно есть! (Французское слово и восклицательный знак, естественно, от Бетси.) Она писала, что казалось, будто эти женщины вычитали в каком-то женском журнале (несомненно, из мемфисского супермаркета), в чем ходят туда, где они, очевидно, этим вечером ужинали, то есть ужинали перед тем, как улизнуть, чтобы покутить в «Голубой луне». В глазах Бетси они были «простонародной и комичной шайкой». Более того, у всех женщин были одинаковые браслеты-бутоньерки — наверняка из одного и того же источника, а именно от обеспеченного мистера Джорджа Карвера. Более того, между участниками компании царило такое праздничное настроение, словно они справляли чей-то день рождения! К их столу подали шампанское, что в «Голубой луне» практически неслыханно! Должно быть, кто-то из них позвонил заранее и заказал шампанское специально для этого случая. (Разумеется, мистер Джордж Карвер, кто же еще.) Но, возможно, сказала Бетси, немного поразмыслив, что никакого дня рождения и не было. Она предположила, что перед «Голубой луной» их друг мистер Джордж водил всех за свой счет в какой-нибудь дорогой ресторан или даже в Мемфисский кантри-клуб. (Только бы не туда, надеялась Бетси.)

Молоденькая девица, что была с отцом и села за столиком рядом с ним, похоже, считала все, что он говорил, невероятно смешным. Она вышла на медленный танец с отцом — восьмидесятилетним стариком, следует напомнить, — который столько вечеров играл допоздна в двойной солитер со своей супругой, нашей матерью, когда несчастная женщина не могла уснуть, а в недавнее время играл в двойной бридж с пожилыми вдовами, — и она танцевала с отцом на тусклой площадке просто бесконечно, эта молоденькая девица, иногда повисая на нем, прильнув головой к груди, а иногда отстраняясь и заглядывая ему в глаза. Но все то время, пока они танцевали, человек в бордовом пиджаке из их компании оставался за столом и не сводил глаз с мистера Джорджа и его партнерши. Самого его не видели за танцами ни с кем, кроме этой же самой девицы, когда мистер Джордж возвращал ее за стол. В тех случаях мужчина уводил ее обратно на танцпол, и они, танцуя медленно и умело — явно чувствовалась большая практика, — без умолку болтали, и очень интимно, то качая головой, то иногда хмурясь, а иногда разражаясь смехом.

Сестра сумела привести действительно полный пересказ событий того вечера. Она сообщила, что несколько раз эта пара уходила с танцплощадки к бару и там вместе выпивала. Тем временем наш престарелый отец, покинутый и двумя другими парами, сидел в одиночестве за большим столом на краю танцпола. Бетси сказала, что на его одиночество было больно смотреть — словно на брошенного клоуна. Наконец, мужчина в бордовом костюме и девица в вечернем платье с длинными рукавами (возможно, семейная пара, предположила Бетси) допили у стойки и вместе направились на выход из «Голубой луны», не оплатив счет и не попрощавшись ни с отцом, ни с кем-либо другим из компании.

В конце концов отец, пока две оставшиеся пары танцевали, ушел в одиночестве. Ни разу за вечер он не заметил присутствия дочери. Что до Бетси и ее сопровождения — чья личность в ее письме не раскрывалась, — то они сидели за своим столиком в дальнем темном углу. Она — и жалея о несчастье отца, и хихикая из-за положения, в которое старик себя поставил, — старалась не попадаться ему на глаза. Но что показалось важным и мне, и Алексу Мерсеру, описавшему вечер во всех подробностях, так это то, что ни в письме Бетси, ни в письме Жозефины, — которое пришло со следующей почтой и состояло в основном из ее пересказа версии Бетси, — так вот, ни в одном из этих писем не было ни капли обиды или возмущения жалким и некрасивым вниманием отца к «молоденькой девице». Лишь снисхождение и насмешка. Демонстрировалась даже заметная сдержанность. И сперва ни я, ни Алекс не могли этого понять.

Было и еще кое-что, чего не понимал лично я, пока неделю спустя не пришло письмо Алекса, содержащее отчет Говарда о событиях того вечера. Между строк я читал — не зная, понял ли это сам Алекс, — что сопровождавший Бетси молодой человек был не кем иным, как сыном Алекса — Говардом. И когда меня озарило из-за непреднамеренных совпадений между двумя рассказами, меня ослепило и другое осознание, куда большей важности: тогда я понял то, чего еще не подозревал, — сестер по ночным заведениям водили не те женственные мужчины средних лет, кого они представляли нам с отцом. Их вечерним эскортом, вероятно, были довольно молодые люди, причем молодые люди безусловно низменных нравов, а именно оплаченный эскорт или по меньшей мере эскорт, которому Бетси и Джо оплачивали счета за вход и выпивку.

За многие годы я привык, что сестры пишут мне обо всем, что касалось благополучия наших родителей. Они никогда не сомневались, что лучше знают, что требуется пожилым людям. Порой два их письма, присланных из отдельных домов, приходили с одной почтой. Они как будто действительно считали, что я не поверю, если услышу новости только от одной из них. Как будто второе письмо писалось исключительно в целях подкрепить первое. (Вот почему я был так уверен, что в тот воскресный вечер последует второй звонок.) Обычно я улыбался про себя над обоими письмами — написанными поч­ти одинаковым почерком, — а затем, пожав плечами, отправлял их в мусорную корзину. Так же я поступил, когда прочел оба письма о вечере отца в «Голубой луне» вместе с щедрыми обещаниями присматривать за ним со всем вниманием и теплом в следующие месяцы.

Прочтя эти письма о «Голубой луне», скорее, в дежурном порядке, я буквально бросил их в корзину рядом со столом. Но каждое утро, прежде чем вернуться к работе, я смотрел из окна квартиры на городской горизонт. Каким же непохожим миром был Мемфис, говорил я себе каждый раз. И каждый раз молча, но искренне удивлялся тому, какой же это особый мемфисский феномен! Насколько это типично для того, что там происходило, говорил я себе. За тем исключением, что нужно брать в расчет некоторую эксцентричность моих сестер, заходившую и дальше эксцентричных нарядов. Я сейчас говорю о том, как сама Бетси оказалась тем вечером в «Голубой луне». О том факте, что она и Жозефина — две старые девы, ни больше ни меньше, — довольно регулярно посещали эти места: «Голубую луну», «Желтого попугая», «Красный фонарь». Там по субботам вечером отдыхал рабочий люд — в основном белые воротнички, — а также молодые люди всех социальных и экономических прослоек. Но сестры воображали — или притворялись перед собой, — что бары — практически то же самое, что и спикизи и ночные клубы, которые с таким удовольствием посещало их поколение в начале тридцатых. Не знаю, рассказывали ли Бетси и Джо своим подругам о том, куда ходили на свои ночные «свидания», но в присутствии отца они любили обронить эти названия, а потом покатиться со смеху. Но чего они, разумеется, не рассказывали отцу или мне, так это что сопровождавшие их мужчины — не те же самые, кто появлялся с ними на приемах для дебютанток в кантри-клубе, куда их по-прежнему приглашали, причем приглашали из вежливости, как давних членов мемфисского истеблишмента.