Башни и сады Вавилона - Дмитрий Лекух Страница 22

Затянулся поглубже, с интересом проследил за заковыристым маршрутом бегущей куда-то по своим срочным собачьим делам мокрой и потрепанной жизнью больничной псины.

Вздохнул.

И – чуть не ослеп от внезапно зажегшегося яркого света.

…Здра-а-асьте!

Тетя Ася приехала…

И Викентия с собой притащить не забыла. Вот ведь, блин, как не вовремя-то. Достанется мне сейчас, чувствую.

На орехи.

За курево в неурочном месте и в неурочное время.

Причем – от обоих.

Ладно, хорошо еще, что хоть бить точно не будут, по причине моей общей болезности и возможного ухудшения и без того хренового состояния. А это уже некоторая фора.

Отбрешусь уж как-нибудь.

Мне не привыкать.

Но неожиданно Викентий только подмигнул незаметно, а Аська головой покачала чуть укоризненно и сразу же улыбнулась.

Даже с некоторой гордостью улыбнулась.

Типа вот такой вот у меня мужик, смотрите.

Чуть оклемался – и опять за старое.

Сломать можно, согнуть – никогда.

…Я улыбнулся в ответ, добил в две затяжки сигаретину, отправил окурок в окно и попытался соскользнуть с подоконника вниз как можно более молодцевато.

Вроде бы получилось.

Ну и то – ладушки…

Пожал руку врачу, поцеловал жену, аккуратно уселся на койку.

Сижу, жду.

В конце концов, кто здесь больной, которому нужно сочувствовать и которого надо развлекать и отвлекать?

…Аська, умница, ситуацию сразу же, естественно, просчитала. И будь я здоровым, вломила бы по первое число.

А потом бы еще и поглумилась над телом покойного.

Типа не был бы покойничек таким идиотом…

У моей женушки в этом отношении хрен забалуешь.

Я ею, честно говоря, вообще горжусь временами.

А временами – элементарно побаиваюсь…

– Ты, гляжу, – вздыхает, – уже получше, чем с утра все-таки выглядишь. По крайней мере, не такой бледно-зеленый. И мешки под глазами чуть поменьше стали вроде. Даже покуривать уже начал в форточку, как трудный подросток. Скоро, думаю, и девочками местными начнешь интересоваться. Видела тут одну с утра, очень даже ничего проблядешка. А я весь день на иголках, как дура. На девчонок наорала, оператора зачем-то уволила. Чуть эфир не сорвала, так дергалась.

Я хмыкаю.

– Извините за причиненные неудобства, мадам телеведущая. В следующий раз постараюсь исправиться. Только скажи, что мне в той истории делать-то нужно было? Голову пониже нагибать, чтобы вообще не задело? Или лучше – чуть повыше, чтобы уж сразу и наверняка?

– Дурак, – говорит Аська.

Плачет, отворачивается, и быстро, чуть ли не бегом, семенит из палаты.

Эдак – бочком-бочком.

Очень уж ей не нравится, когда ее кто-то заплаканной видит…

…Я что, опять что-то не так сказал?

Только соберешься с силами, решишься наконец рассказать любимой женщине о том, что ты вообще-то хороший, о том, как на самом деле сильно ее любишь, и – на тебе. Обязательно перед этим делом сморозишь какую-нибудь такую херню, после которой все признания в любви будут выглядеть обычными тупыми и никому не нужными извинениями.

И – вроде все это как-то помимо моей воли происходит.

Типа как самопроизвольный запуск баллистической ракеты с разделяющимися ядерными боеголовками случается.

Вскочил с койки, как мог быстро рванул следом за любимой.

Ну как рванул…

По стеночке, по стеночке.

Но конечностями все равно, как показалось, достаточно резво передвигал.

На пределе возможного, что называется.

– Ась! – кричу в коридор как можно громче. – Ась, вернись! Вернись, дура, я все прощу!

– Сам дурак! – слышу всхлип с того конца коридора.

И сразу же вижу: там, далеко, в полутьме узкие лопатки под небрежно накинутым на плечи белым медицинским халатом.

Плачет, кажется.

– Тебе голову от другого лечить надо, не от сотрясения! – снова всхлипывает. – А от сотрясения, наоборот, надеюсь, все на место встанет! Иди назад, в палату, придурок безголовый. Я сейчас вернусь. Только умоюсь и лицо заново нарисую…

Я снова по стеночке плетусь в палату.

Мне немного стыдно.

А из угла, оседлав задом наперед стул, за разыгравшейся сценой с интересом наблюдает поблескивающими стеклышками очков Викентий, ехидный, как самая ехидная на этом свете тварь, и невозмутимый.

Вот сволочь.

Любитель дешевенькой мелодрамки.

Ну да ладно.

Сочтемся как-нибудь.

…Усаживаюсь на краешек кровати, вопросительно взглядываю на него и достаю из кармана пачку сигарет.

Смотрю на Викентия, тот кивает, и я закуриваю.

А вместо пепельницы, думаю, можно и блюдечко от чашки с чаем приспособить вполне.

Ничего с ним от этого не случится.

Мы в студенческие годы в соседней кафешке на проспекте Маркса всегда так делали.

Там тоже официально курить нельзя было.

Причем строго-настрого…

…Тем временем в палату возвращается подновившая слегка макияж любимая женщина.

Вздыхает, присаживается на краешек оставшегося свободным стула и тоже лезет в сумочку за сигаретами.

Разврат.

Если сейчас еще Викентий и коньяка притащит, то вообще.

Всю жизнь бы так болел.

Телефон есть, компьютер есть, Интернет тоже в наличии.

Книги Аська наверняка привезла.

И сама тоже тут, и даже уже не ругается.

Болей себе и болей.

Я вообще, кстати, за любой разврат, кроме голодания…

– Ну что, – прикуривает свой любимый легкий «Mild Seven» Аська, – съездили в Таиланд, я так понимаю? Солдат первой линии российского предпринимательства, блин. Жалко, я только настроилась…

Я виновато развожу руками.

Тут уж не возразишь.

Мой косяк.

– Ну если настроились, – неожиданно басит из своего угла по-прежнему невозмутимый Викентий, – то зачем отказываться-то?! Ему сейчас, наоборот, хорошо бы обстановку сменить. А климат там – мягкий, вполне для его анамнеза не противопоказанный. Так что, – летите, голуби, летите. Отдыхайте. Вот сразу как выпишу его, дня через два-три, так сразу и летите. Только со следователем пусть договорится, а для самолета я ему кое-какие пилюльки дам, перелет перенесет легко. Они и вправду помогают, серьезно. Ни одной жалобы не было. Да и на себе испытывать доводилось, у меня же тоже контузия. Просто золото, а не пилюльки. Дорогие, разумеется, нереально, но вы, думаю, потянете вполне. Не дороже денег. Вот разве только что с алкоголем эти пилюльки не совсем совместимы, но тут, я думаю, уж как-нибудь денек-другой перетерпит, никуда не денется…