Короткая глава в моей невероятной жизни - Дана Рейнхардт Страница 21

Открываю дверь и обнаруживаю женщину с коротко остриженными темными волосами, в синих джинсах, замшевых ботинках, оранжевом свитере с V-образным вырезом и убойным оттенком помады. Она молода, и она красива. Что касается ее возраста, я могла бы легко его вычислить, если бы соизволила остановиться и подумать. Ей было шестнадцать в тот ноябрьский день семнадцать лет назад. Так что сейчас, в День благодарения, Ривке всего тридцать три. Что касается ее красоты, у меня возникает незамедлительная реакция, которую мне неудобно признать, и все же она есть. Я думаю: Ого, может, и у меня есть надежда.

Я смотрю в ее глаза, ее миндалевидные глаза, а она – в мои, и мы замираем на секунду. Она делает шаг назад. Затем еще один. Садится на скамейку на нашем крыльце и говорит:

– Не знаю, как ты, а я бы немного подышала воздухом.

Ей уже нужен воздух, и это она еще даже не вошла в наш пропахший корицей дом. А я была тут целый день и определенно подышала бы воздухом, потому что чувствую себя так, будто сейчас упаду в обморок, так что я закрываю входную дверь за собой и сажусь на старое деревянное кресло-качалку. Я сижу не прямо перед ней, но мое расположение позволяет мне хорошо ее рассмотреть, не создавая впечатления, что я на нее пялюсь.

– Спасибо за приглашение, – говорит она. – Знаю, для тебя это все должно быть так странно. Для меня это просто чертовски странно.

Я украдкой бросаю на нее быстрый взгляд, и дело в том, что она кажется мне такой близкой и такой знакомой. Мне не удается заметить что-то необычное или удивительное в ее лице. Такое ощущение, будто я смотрела на ее лицо каждый день моей жизни, и я сейчас не пытаюсь сказать, что это подобно смотрению в зеркало, потому что это не так, я другая. Но я не знаю, как еще это описать: ее лицо мне просто знакомо.

Ее коричневые ботинки (сама бы от таких не отказалась), джинсы и оранжевый свитер с V-образным вырезом, в отличие от ее лица, стали для меня неожиданностью.

– Я думала, ты хасидка.

Никогда бы не подумала, что мои первые слова, сказанные родной матери, когда я окажусь с ней лицом к лицу, буду именно такими. Но уж как есть.

– А я думала, что у тебя голубые глаза. – Она смотрит вниз и трясет головой, словно жалея, что не может взять свои слова назад. – В смысле, это то, что я помню о тебе со дня твоего рождения. Я думала, у тебя голубые глаза, и не могла понять, как такое возможно.

Я не знаю, что сказать, так что просто сижу, тихо покачиваясь в кресле-качалке.

– Думаю, у всех детей при рождении глаза голубые, а настоящий цвет приходит лишь через несколько месяцев, а меня, конечно, не было рядом через несколько месяцев, так что я не могла увидеть, что у тебя глаза совсем не голубые. У тебя карие. Не думаю, что в моей семье у кого-нибудь когда-нибудь были голубые глаза, а видит Бог, учитывая всех детей и детей их детей, мы предоставили своему генофонду достаточно возможностей выжать хоть одного. О, боже. Я несу чушь, да? Это потому, что я нервничаю. Я выставляю себя полной идиоткой.

– Да нет, все нормально.

Гляньте-ка на меня, веду себя как взрослая, пытаюсь успокоить ее, сгладить для нее острые углы. Я чувствую внезапный порыв нарушить установившуюся тишину криком, который бы эхом покатился от нашего крыльца по улице через покрытые снегом лужайки: «А как насчет меня?» Но конечно же я этого не делаю. Я сижу молча и качаюсь.

– Насчет хасидов, – говорит она. – Я больше не одна из них. Я на самом деле не знаю, кем была, так что, возможно, для тебя это особо ничего не значит, но, в любом случае, больше я таковой не являюсь.

– Ты не еврейка?

– Этого я не говорила. Слушай, это сложно. Я бы с удовольствием как-нибудь поговорила с тобой об этом, но этот разговор займет больше времени, чем у нас с тобой есть сейчас, и, в общем-то, мне бы хотелось узнать побольше о тебе. Расскажи мне что-нибудь о себе.

– Я хочу есть, – говорю я, встаю и приглашаю Ривку в дом.