Выжить с волками - Миша Дефонсека Страница 21

Мы продолжали смотреть друг на друга. Я попробовала пошевелить сначала одной ногой, потом другой, но глухая боль никуда не ушла, поэтому я осторожно встала на колени. Внезапно передо мной как тень промелькнула «собака» и схватила кусок. В тот момент я уже не обращала не нее внимания, мне казалось, что я разорвана пополам, я стояла на четвереньках, проклинала того мужчину и против воли плакала от боли. Я потратила много времени на то, чтобы подняться и поставить одну ногу перед другой. И я в одиночестве твердила: «Черт возьми! (как говорил дедушка), так я никогда не дойду, я больше не смогу двигаться вперед. Давай, спина, ты должна двигаться, должна забыть про все, и тогда мы пойдем и найдем маму. А где же та собака? Мне бы хотелось, чтобы у меня был друг, чтобы ночью я могла к нему прижиматься».

«Мы дойдем до того дерева, — и я шла. — Ну, видишь, спина, ты смогла это сделать! Давай! Успокойся, я должна двигаться вперед». Животного больше не было видно. Я попробовала позвать его, искала глазами. Я больше не выла, но думала о том, что, возможно, именно крик боли и привлек его ко мне. Раз или два я пыталась завыть, но этот вой был совсем другим — и животное не возвращалось.

Я должна была уйти как можно дальше от этого опасного места, однако двигалась очень медленно. В тот день я прошла совсем небольшое расстояние. Мой мешок был полон, но я дорого за это заплатила. Для меня такая ситуация была внове. До сих пор меня никто не заметил, кроме тех мужчин в Германии, которые бросали мне картошку. Никто, насколько я знаю, не заметил, как я залезала на фермы, на сеновалы, пробиралась в свинарники и курятники. Но без этого я бы не выжила! Я считала себя хитрой и ловкой, я стала внимательной и наблюдательной, я верила в свое чутье и в то, что меня не поймают. И из-за этой уверенности я оказалась, как никогда, близка к провалу. Я ненавидела мужчину — он показал мне, насколько я ошибалась.

Я услышала рычание совсем близко и увидела, что большая «собака» идет за мной. Ее присутствие утешило меня. Она останется со мной, не бросит, и я смогу спать рядом с ней. Я так долго была одна, что иногда по ночам, думая о маме, держала себя за ухо, чтобы заснуть, но меня больше не окружало уютное облако ее ароматных волос, в которое я так любила зарываться носом. На ферме собачья шерсть почти так же успокаивала меня. Я сохранила эту любовь к меху животных. Сейчас я знаю, что он приносил мне временное облегчение, как будто я снова прикасаюсь к маминым волосам. А тогда я всего лишь хотела, чтобы эта «собака» осталась со мной, чтобы она стала моей и была рядом. Я чувствовала себя такой несчастной. И она действительно двигалась параллельно со мной, на небольшом расстоянии, пробираясь через густой кустарник. Иногда «собака» пропадала из виду, но я продолжала слышать ее. Должно быть, она учуяла запах моего мешка.

Наступил вечер, я выбрала дерево с широким стволом, чтобы аккуратно прислонить к нему спину. Я была уже достаточно далеко оттого ужасного человека и не могла идти дальше. Рядом с собой я положила маленькие кусочки еды (немного сыра, немного сала) и закрыла глаза. Должно быть, я задремала, потому что не заметила, как животное приблизилось, но, когда я открыла глаза, еды уже не было.

Эта «собака» на самом деле так же одинока, как и я, поэтому мы сможем жить вместе. Я поискала ее взглядом — она была довольно далеко, я видела ее не полностью: она опять наблюдала за мной, стоя на худых лапах и слегка опустив голову. На следующий день она по-прежнему была рядом, и на следующий — тоже. Я шла, напрягая больную спину, медленно двигалась вперед, чтобы больше не чувствовать режущую боль в пояснице. И «собака» шла рядом со мной.

Сначала я поняла, что это не самец. Потом она начала выть, и я стала сомневаться в том, что это животное — собака. Дедушкины собаки время от времени выли, задирая морду к небу, но это было совсем не то. Это животное выло долго и по-другому. Я поняла, что это волк.

Папа приносил мне маленькие книжки про животных, а мама показывала картинки, на которых были собаки, зайцы, лошади, бараны, львы, змеи, слоны и, конечно, волки. К счастью, мама никогда не внушала мне страх перед этими животными. Она ограничивалась тем, что читала мне надписи, которые сопровождали картинки, никак не комментируя то, что было на них нарисовано. Волк живет в лесу, лев — в джунглях, орел летает по небу… и так далее. В моих воспоминаниях они никому не причиняли зла, поэтому не были опасны. Я воспринимала этого волка как собаку, которая была взрослее меня, и не считала его злым зверем. Никто не рассказывал мне сказку о Красной Шапочке или что-то подобное. Напротив, я словно играла с окружающими животными. Они могли быть только друзьями, спутниками в дороге. Некоторые позволяли мне приблизиться, другие нет, и я по-своему понимала их поведение. Они, как и я, боялись людей.

В моей голове был рай животных, и мне всегда было шесть лет, там время останавливалось. Даже сегодня я убеждена, что поведение зверя зависит от того, как с ним обращается человек. Если он агрессивен или испуган, то животное будет реагировать соответствующим образом. Если он спокоен и дружелюбен, то он может наладить контакт. Связь между мной и волчицей установилась через два-три дня. Я пыталась привлечь ее, подвывая, будто разговаривала на ее языке. Она медленно приближалась, чтобы потом осторожно идти рядом со мной. Я всегда спала, свернувшись калачиком, потому что только так могла облегчить боль в спине. В последний раз волчица была рядом так долго, что я не могла в это поверить, я говорила себе: «Должно быть, это потерявшееся животное, люди причинили ему зло, как и мне». В конце концов она улеглась рядом, прижавшись к моей спине. Тепло, которое я вскоре почувствовала, было очень приятным — оно сделало меня счастливой. Мне было хорошо, и я старалась не шевелиться.

Так как это была самка, я назвала ее мамой Ритой, как дедушкину собаку. Она шла за мной легко и неслышно на своих худых лапах, а я разговаривала с ней тихим, спокойным голосом. Приручить животное имело для меня только одно значение: я хотела, чтобы она осталась со мной, чтобы я больше не была одна. Теперь, когда по ночам она согревала мою спину, спать было так хорошо. Если я двигалась на четвереньках, она тыкала меня мордой, и я катилась по земле. Волчица облизывала меня, я стала ее малышом, между нами установились отношения мать-дитя, вместо дружеских, на которые я изначально рассчитывала. Для меня так было даже лучше. Когда ей не нравилось то, что я делаю, она показывала зубы. Например, мне захотелось обнять ее за шею, а она подняла губы и обнажила клыки, я убрала руки — и она успокаивалась. Я быстро усвоила урок, несмотря на то, что это приводило меня в замешательство. Как только ей не нравилось что-то в моем отношении к ней или в поведении, она с рычанием бросалась на меня и швыряла на землю. Я всегда немного пугалась, когда она прижимала меня к земле, но то был страх наказания, как у ребенка, которого собирается отшлепать взрослый. Хотя меня никогда прежде не наказывали. Все происходило очень быстро: она толкала меня, роняла на землю, ставила лапы по бокам и смотрела на меня сверху вниз. Я инстинктивно падала на спину и тихонько скулила, как щенок, чтобы объяснить ей: «Я ничего не делаю, я больше не двигаюсь!..» И на этом все заканчивалось. Я не всегда понимала, что именно делаю не так, но ее присутствие, ее душистый серый мех утешали меня — я снова чувствовала, будто засыпаю, укрытая мамиными волосами.