Чехия. Биография Праги - Владо Риша Страница 21

Я шел, глазея по сторонам: тут, на Виноградах, находилась масса мелких магазинчиков, где продавали ткани, шторы, обувь, косметику, хозяйственные и электротовары. В их витринах отражалось солнце, заставляя сверкать полированные чайники и кастрюли, добавляя яркости к расцветкам шелков и пестроте упаковок. День выдался погожий, как раз для прогулок, и вскоре я добрался до Вацлавской площади и встал у памятника, чтобы полюбоваться Национальным музеем. Своим куполом и расходящимися крыльями он напоминал Казанский собор в Петербурге, и так же, как шумел Невский за сквериком у собора, здесь шумела и бурлила главная площадь чешской столицы. Собственно, это даже не площадь, а широкий бульвар длиною в три четверти километра, похожий, как утверждают путеводители, на парижские. Не знаю, в Париже я не был, но с Невским определенно имелось нечто общее: здания конца XIX — начала XX веков, украшенные колоннами и балконами, лепниной и венецианскими окнами, арками, портиками и башенками. Зелени, правда, больше, а транспорта меньше, зато, увеличивая сходство, тут и там универмаги и отели, кафе, кинотеатры, рестораны, — все самое шикарное и дорогое, чем только может соблазнить столичный город. Иногда сходство прослеживалось даже в названиях: здесь — отель «Европа», у нас — гостиница «Европейская», а к ним, как зеркальное отражение питерского в пражском — центральный гастроном, «Дом моды», сувенирные лавочки и остальное в том же роде.

То был фасад, скрывавший прошлое, те бурные и трагические события, что некогда случались здесь: столкновение чешских патриотов с австрийскими войсками в 1848 году, манифестация 1939 года против захвата Чехословакии фашистами, самосожжение Яна Палаха… Палах, пражский студент, был почти моим одногодком. Он добровольно поджег себя на этой площади, перед статуей святого Вацлава, 16 января 1969 года, а три дня спустя скончался в больнице от несовместимых с жизнью ожогов: советские танки вошли в его страну, его Прагу, и он выразил свой протест в самой страшной, самой мученической форме. Царившие здесь мир и красота были декорацией, за которой таились боль и кровь, горечь и пепел…

Я покинул памятник и площадь. Я шел к той Праге, которая не знала танков и самолетов, и хоть случались в ней кровавые драмы и побоища, но, за давностью лет, они уже стали историей. Возможно, историей, имевшей отношение ко мне, но весьма и весьма отдаленное: не исключено, что в свое время мои предки жили в Праге и, после очередного еврейского погрома, перебрались в Белоруссию, а уж оттуда — в Петербург. Но если такое и могло случиться, то лет триста или четыреста назад, и мне об этом ничего не ведомо.

Я шел к Карлову мосту, центру пражской ойкумены. Я двигался в лабиринте улочек, их названия скользили предо мной: На Мустку, Гавелска, Мелантрихова, Главсова, Карлова… Помню, что шел уверенно, и, как мне тогда казалось, кратчайшим путем.

Открылась маленькая площадь Крестоносцев с памятником Карлу IV, и за ней — мощная Староместская мостовая башня, ворота, что ведут на мост с правого берега. Я миновал их, остановился у бронзового Распятия и почувствовал: что-то изменилось. Вроде бы все выглядело как вчера: текла река, сияло солнце, и с моста можно было рассмотреть городские холмы и набережные, зелень садов на склонах Града, шпили кафедрального собора Святого Вита, красные крыши домов Малой Страны и другие мосты, выше и ниже по течению. Но что-то явно изменилось. Я опять был в Праге моей юности, и она меня узнала, простила и приняла. Я был свободен, и ничей бдительный взор не буравил мне спину; в многолюдной толпе я остался с Прагой один на один, как с любимой женщиной, когда она ждет поцелуя и нежного слова. Мне чудилось, что я прежний студент, что время повернуло вспять, и что сейчас из-под остроконечной арки Староместской башни появится Тонда, подойдет ко мне и скажет: «Мишка, ты стоишь тут уже три часа. День жаркий, пора бы и пива выпить».

Мой совет тем, кто держит в руках эту книгу, тем, кто когда-нибудь окажется в Праге, на Карловом мосту: заткните уши, не слушайте вашего гида! Он сообщит, что ширина моста десять метров, а длина — пятьсот шестнадцать, что начали строить мост при императоре Карле, а закончили при его сыне Вацлаве. Еще поведает, что украшать мост статуями принялись с семнадцатого века, и теперь этих изваяний ровно тридцать: одни подлинные, другие — копии, и самым первым, примерно в 1650 году, воздвигли Распятие. Гид назовет архитектора Петра Парлержа, руководившего строительством моста, и скульпторов разных школ, трудившихся над статуями без малого три века: Якоба Брокофа и его сыновей Михала Йозефа и Фердинанда Максимилиана, Матиаса Брауна, Матиаса Якела и последнего из мастеров Карела Дворжака, творца скульптурной группы Кирилла и Мефодия (изваяние установили в 1938 году, вместо статуи не очень популярного в Чехии иезуита Игнатия Лойолы). Вам также перечислят изображенных скульпторами святых: святого Августина и святого Норберта, святого Христофора и святого Антония Падуанского, чешских святых — князя Вацлава и княгиню Людмилу, а также сомнительного святого Яна Непомуцкого (но Яна Гуса, этого истинного святого, среди них не будет).

Гид расскажет вам все это, и я спрошу: ну и что? Подобную информацию легко извлечь из книг и видеофильмов, но главное — не это, главное — впечатление. Отойдите в сторонку, взгляните на мост, прогуляйтесь по нему и ощутите ту сказочную атмосферу, что создают река, ароматный воздух, виды города и три десятка статуй. Так ли важно, кто и когда их установил, кого они изображают? Целостная картина впечатляет гораздо сильнее, и ни к чему мелкие подробности; здесь, на мосту, вы можете реально погрузиться в прошлое, почувствовать то, что стоит за каждым из нас: ощутить генетическую память многих поколений предков, чья жизнь была суровой, часто голодной и очень короткой. Однако они продолжали род человеческий, трудились и создавали красоту, пришедшую к нам словно послание из минувшего, как знак того, в чем заключается предназначение людское. Не в этом ли смысл Карлова моста и других подобных мест?

Возможны ли иные трактовки? Да, разумеется. Сам мост — символ имперского статуса чешской столицы, а изваяния — символ ее унижения. Большей частью они создавались по заказу и на средства иезуитов, доминиканцев, августинцев и прочих радетелей из католических орденов, искоренявших в Чехии протестантско-гуситскую ересь. Чехия в те времена была не свободной страной, а славянским придатком Австрийской империи, и статуи святых, в основном, не чешских, символизировали ее подчиненность католикам Габсбургам. Так что изваяния, установленные на мосту, который старше их на триста лет и создан в эпоху величия Праги, можно трактовать в определенном идеологическом смысле. Но и его нельзя втиснуть в бинарные рамки «победа — поражение», ибо галерея святых многозначна; если проследить, при каких обстоятельствах появлялись те или иные памятники, становится ясной их связь с политикой, будь то мрачное время реакции и гонений или сравнительно либеральная эпоха, когда Габсбурги предпринимали попытки умиротворить своих славянских подданных.

Разумеется, тогда, оказавшись в этом святилище над водами Влтавы, я не думал обо всех этих сложных символах и знаках. Я старался увидеть нечто новое в памятном мне пейзаже: не потому, что изменились Карлов мост и Прага, а по той причине, что я сам стал другим. Юность, увы, не воротишь, и девятнадцать лет — изрядный срок…