Синяя веранда (сборник) - Елена Вернер Страница 21

– Может, и неправильно, кто ж его знает… Но ведь как же это? У меня папа на Смоленщине умер от ран. Васю, брата моего, в 43-м прямо из школы забрали. Пришли и всех мальчишек увели на фронт. Он в первом бою и погиб, сразу же… В Лежачах триста человек всего осталось, жителей. А было тысяча сто, до войны-то… И что, они теперь тут их хоронить будут? Пускай забирают и увозят в Германию эту свою…

– Да где это видано? – кипятилась дородная Вера Михайловна, продавщица в бакалейном. – Они к нам пришли, нас поубивали, а теперь им еще и памятники ставить? Да я первая приду, все им там краской пооболью, попорчу. Позорище-то какое…

Кое-кто из ветеранов просто начинал утирать слезы, и Лара выключала диктофон.

Были и те, кто говорил другое. Петр Ильич, смотритель в краеведческом музее, хмурился:

– Нельзя. Не по-христиански это, мешать людям хоронить своих мертвых. Большая война, столько всякого было. У меня дядя в Польше лежать остался. Если так рассуждать, что всех своих надо к себе перевозить… Это ж проще нам к мертвым переехать, чем их вернуть по местам… Да и люди мы, не собаки, чтобы кости таскать и над костями грызться. Нельзя. Нехорошо как-то. Пусть уж упокоятся…

Пацанам, которых Лара встречала на берегу реки у болтающейся на иве тарзанки, было и вовсе не до этого. Солнце, весенняя холодная вода и пирожки в бумажном кульке делали войну далекой и неправдоподобной, чем-то вроде кинобоевиков с гротесковыми русскими, в шапках-ушанках пьющими водку в обнимку с медведями, и такими же гротесковыми немцами с усиками, шнапсом и воплями «Хенде хох».

В тот раз Лару спасал только красный мигающий огонек диктофона. С его помощью она словно поднималась над ситуацией, могла себе позволить быть «на работе», смотреть на происходящее со стороны и немного сверху. С его помощью она воспитывала в себе бесстрастность – по крайней мере ей было спокойнее так считать. Словно кто-то шептал ей на ухо: «А теперь не смотри…», и она как послушная девочка прикрывала глаза и не смотрела. По возвращении она сдала статью, и главред остался недоволен отстраненностью ее материала.

– Но ты-то, ты-то сама как к этому относишься? – не сдавался он. Его собственное отношение не было тайной ни для кого, на летучке он не стеснялся в выражениях.

– А какое это имеет значение? – с вызовом вскидывалась Лара. – Я должна быть объективна, иначе это не журналистика никакая, а пропаганда!

Главред морщился, как от головной боли, и махал рукой. Но когда спустя два года пришло известие, что кладбище все же устроили и скоро открытие, он послал в Лежачи именно ее.

Теперь, глядя на то, как солдаты двух армий ставят палатку и перебрасываются шутками, понятными, видимо, без перевода, она чувствовала, как внутри снова ворочается что-то застарелое, тревожное. Как заусенец, о котором забываешь, а потом – раз, снова зацепил, и снова заныло, задергало. Лара даже обрадовалась, когда к ней подошел майор и потребовал представиться. Показывая ему аккредитацию, она чувствовала, что волнение затихает. Она снова была на работе, снова в своей стихии, паря немного выше и в стороне.

Пока Артем выбирал ракурсы и делал фото, она набросала примерный план статьи, держа блокнот на весу. Мимо прошли двое мужчин, под их ногами захрустел щебень, засыпанный поверх бурой глины. Лара оглядела мужчин через плечо и безошибочно определила: организаторы. Один явно русский, а второй настолько же явно немец, хотя лица его Лара не рассмотрела. Высокий, со спокойным уверенным шагом и идеально постриженным затылком.

Спустя час Лара полностью освоилась. Изучила всех здешних обитателей: местные жители, когда-то так протестовавшие, теперь не появлялись вовсе, от кладбища к палаткам и обратно сновали только солдаты и человек десять организаторов. В обеденный перерыв Лара сходила к павильону, обозначившему вход на кладбище, и из-под его крыши долго смотрела на серый каменный крест, возвышающийся вдалеке, раскинувший руки на середине кладбищенского поля. От входа к нему вела мощенная брусчаткой дорожка. Девушка с облегчением отметила, что это и правда не мемориал никакой, а просто кладбище. Ни памятников, ни патетики. Не к месту вспомнились недавние похороны двоюродной тетки на обычном сельском погосте. Похороны производили на Лару гнетущее впечатление не столько самим процессом, сколько обстановкой. Какое-то чудовищное несоответствие того огромного, имя чему – смерть, и всего вокруг, всех этих разноцветных оградок, разномастных надгробий, ленточек, искусственных венков и букетов попугаечной раскраски. Даже издалека, с шоссе, кладбища обычно напоминали Ларе свалку пестрой арматуры. Это казалось неподобающим, неуместным, и от неловкости хотелось сбежать подальше. Она не понимала, зачем люди ставят оградки вокруг могил, сажая своих ушедших любимых в клетки, и не понимала тех, кто приносит искусственные цветы: никого не обманешь их вечной неживой яркостью… Здесь, на немецком кладбище, была только серость камня и зелень травы. Смерть и жизнь.

Вскоре ее уединение нарушили, на дорожке и у креста началась репетиция завтрашней церемонии. Лара старалась не привлекать внимания, чинно стоя в сторонке, но солдаты все равно весело поглядывали на нее, и девушка предпочла бы не догадываться о направлении их мыслей. То и дело она обращала внимание на того немца, которого заметила еще у палаток. Он передвигался стремительно, и движения у него были чуть резче, чем у других, – может, поэтому он напомнил Ларе большого, ладно скроенного кузнечика. Его сосредоточенная деловитость, озабоченность происходящим вызывала у нее улыбку, и она тут же прозвала его про себя Господином Распорядителем.

У креста их всех застал ледяной ливень. Лара и Артем, геройски прикрывающий фотокамеру телом, первыми помчались к входному павильону, и девушка слышала за спиной топот армейских сапог и запоздалый, но громогласный вопль русского майора: «Бегом марш!» Через минуту под крышей павильона стало тесно от смеха, слов и прерывистого сбитого дыхания. Мгновенно забылось, где они находятся, дождь размывал барьеры. Люди стряхивали с себя холодные капли, говорили все разом и громче, чем нужно. Организаторы, как по команде, надели одинаковые непромокаемые куртки с капюшонами. «Немцы такие немцы», – шепнула Лара Артему, и тот согласно хохотнул в ответ. Лара поддалась лихорадочному оживлению и улыбалась, не обращая внимания на то, что трясется от холода.

Потом она обернулась и замерла, наткнувшись на взгляд Господина Распорядителя. Всего мгновение, во время которого ее темные глаза встретились с его, резко-голубыми, пронизывающими, как ветер. Она дернулась почти испуганно, не понимая своих ощущений, и у нее застучали зубы. Наверное, все-таки от холода. Когда через минуту она снова посмотрела на него, осторожно, исподтишка, он уже общался с коллегами, повернувшись к ней чеканным профилем. Немецкая речь, казавшаяся ей раньше грубоватой, из его уст звучала как рокот далекого северного моря, на котором ей всегда хотелось побывать. В ответ на слова собеседника он усмехнулся, и Лара вспыхнула, будто он мог услышать ее мысли.

После этого все изменилось. Выглянувшее солнце отправило каждого из тех, кто прятался от непогоды в павильоне, по своим делам. Но куда бы ни шла Лара, что бы ни делала, часть ее внимания была прикована к голубоглазому немцу. Она замечала его вдалеке и неожиданно совсем рядом с собой, пока он вышагивал по дорожке к кресту и вел долгие телефонные переговоры у палаток, пожимал кому-то руку, что-то подписывал, сверялся с документами. Она и сама была занята своей работой, но кто сказал, что нельзя заниматься двумя делами одновременно…