Мистификатор, шпионка и тот, кто делал бомбу - Алекс Капю Страница 21

По возвращении из Копенгагена Феликс Блох набросал первые заметки к работе о тормозящей способности атомов с несколькими электронами. В это же время в Марселе Лаура д’Ориано предпринимала первые попытки привыкнуть к роли замужней женщины и будущей матери. Чисто технически Эмиль Фраунхольц мог бы, пожалуй, поселиться у д’Ориано, над музыкальным магазином, ведь ввиду экономического кризиса и массовой безработицы было бы вполне разумно снизить прожиточный минимум молодой пары и объединить доходы. Но всем этим людям хватило ума понять, что на перспективу ничего хорошего из этого не выйдет, вот почему Эмиль взялся за осуществление плана, на всякий случай подготовленного уже некоторое время назад. Дело в том, что один легионер – в прошлом аптекарь в Грассе, который по неведомой причине был вынужден спешно покончить с прежней жизнью, – давно предлагал ему за смешные деньги выкупить аптеку вместе с квартирой.

Пока Эмиль строил планы, Лаура осторожно заметила, что, во-первых, Грасс – захолустная дыра на задворках мира, а во-вторых, сам Эмиль, насколько ей известно, понятия не имеет об аптечном деле. На это Эмиль возразил, что, во-первых, воздух Приморских Альп для младенца несравненно полезнее, чем воздух марсельского порта, а во-вторых, Грасс как мировая столица парфюмерии – любимое место паломничества богатых американских туристов. Ну а в-третьих, что до аптекарской профессии, то никакого чародейства тут и в помине нет, от кашля продаешь сиролин, от мозолей – опийсодержащий пластырь «Анакса», во всех более сложных случаях отсылаешь к домашнему врачу.

Словом, молодая чета собрала пожитки, и папаша д’Ориано отвез их на прокатном «фиате» в Грасс, где они забрали у матери легионера ключи и вселились в свой новый дом. Там Лаура и Эмиль с удивлением обнаружили, что все будничные вещи в аптеке и в расположенной напротив квартире до такой степени отвечали их потребностям, их вкусу и их меркам, будто они сами же и были своими предшественниками. Домашние туфли за дверью квартиры в точности подошли Эмилю по размеру, как и купальный халат в шкафу. Лаура нашла в спальне на туалетном столике новый карандаш для подводки глаз (своей марки!) и любимые духи, а подле кровати стояла колыбель с подушечкой и пуховым одеяльцем, словно только и ожидающая ее младенца.

Эмиль, что это значит? – спросила Лаура.

Уму непостижимо, ответил он.

Твои штучки?

Для меня это загадка, сказал он. Клянусь, я удивлен не меньше твоего.

Это не смешно, Эмиль. Я хочу знать, бывал ли ты здесь раньше.

Никогда. Клянусь.

Лаура поверила, знала ведь, что Эмиль хотя и хитрец, но не лгун. Он никогда не бывал в Грассе, да и легионера знал только по переписке, а что дом подошел им на все сто, действительно чистая случайность. Позднее Эмиль и Лаура ничуть не удивились, что в аптеке нашлось два белых халата, будто сшитых по заказу, в заполненных шкафах не было ни пылинки, а на прилавке лежал отчет о последней инвентаризации, в двух экземплярах.

Эмилю только и оставалось в следующий понедельник в восемь утра надеть белый халат и отпереть дверь аптеки. Лаура будет заниматься домашним хозяйством, заботиться о малыше и иногда, пока малыш спит, помогать в аптеке. Если дела пойдут хорошо, они купят подержанную машину и на выходные станут ездить в Канны и в Ниццу, а по большим праздникам – в Марсель, к родителям и братьям-сестрам Лауры.

Эмиль твердо рассчитывал, что во время кризиса аптека прокормит его и семью, ведь люди болеют во все времена и нуждаются в лекарствах, которым могут доверять. Но он ошибся. В день открытия пришла одна-единственная покупательница, на второй день не появился никто, а на третий – двое. Как выяснилось, в первую очередь кризис загубил туризм, американцы больше не приезжали; следом захирела и торговля парфюмерией, денег граждане Грасса уже не зарабатывали. И поскольку не могли позволить себе болеть, просто оставались здоровы. Те же, кто все-таки заболевал, не подавали виду, предпочитая нести свои небольшие деньги к мяснику, а не в аптеку. В крайнем случае человек обойдется без мозольного пластыря и опийной настойки, но без говяжьего шницеля нипочем не проживет.

Целыми днями Эмиль стоял один в аптеке, колокольчик над дверью молчал. Когда вечером он запирал аптеку, касса была так же пуста, как и утром. Накопления и средства из приданого таяли, в скором времени Лаура не находила в городке ни булочника, ни зеленщика, которые соглашались отпустить ей в кредит. Уже два раза она ездила в Марсель, просила денег у родителей. В третий раз она ехать не хотела. В апреле родился ребенок. Девочка, которую назвали Рене. Торговцы сжалились и опять открыли Лауре кредит. Но когда через несколько месяцев она забеременела второй раз и с округлившимся животом опять стояла в очереди за колбасой и хлебом, лавочники с суровой миной смотрели сквозь нее, будто на пустое место, в конце концов она все поняла и ушла домой ни с чем.

В марте 1933-го родилась вторая дочка. Ее окрестили Анной. Положение у Лауры и Эмиля было отчаянное, им недоставало буквально всего. Кое-как оправившись от родов, Лаура обзвонила все три каннских кафе с танцплощадками, попросила о выступлениях и унизилась до того, что на пробу пела в телефонную трубку. А когда в самом деле выпросила себе выступление и однажды пятничным вечером в вечернем платье уехала на автобусе в Канны, Эмиль Фраунхольц в припадке яростной ревности, какой он в себе даже не подозревал, оставил спящих дочек одних в квартире, увел у соседа велосипед и отправился за двадцать километров в Канны, чтобы наблюдать в темноте за выступлением Лауры, а после устроил ей жуткую сцену, оттого что в свете софитов она показала подвязку и декольте.