Русская красавица. Антология смерти - Ирина Потанина Страница 21

Волкова откровенно смеялась над моими уговорами.

— Я двадцать пять лет пытаюсь эту коммунистическую дурь из их голов выбить, а вы думали вот так вот, вдруг всё получится?

— Ой, Еленочка Сергеевночка, — попыталась уговорить её я тогда, — Ну а может, вы как-то повлияете… Что ж они, «и сам не гам, и другому не дам»…

— Не могу, Мариночка, — серьёзно отвечала Волкова, — Раз большинством голосов решили не разрешать, значит, не разрешим.

И эта женщина что-то говорит про коммунистическую дурь! Я тогда обиделась, окуклилась в своей комнате, неделю ни с кем из них не разговаривала, а потом плюнула. Надоело не разговаривать. Я вообще человек открытый и душевный. Заговорила я с ними снова. Но просить — больше никогда ни о чём не просила. Не люблю зря расстраиваться.

— Я слушаю! — подношу измочаленную чужими прикосновениями трубку к щеке.

— Что же ты, Мариночка, так нас подводишь? — несмотря на внешнюю вежливость, голос звучит далеко не приветливо, высокий такой баритон, отливающий стальными нотками, — Аль забыла, что о встрече с Геннадием договаривалась?

Я не «забыла», я «забила», но говорить об этом, кончено же, не собираюсь.

— А вы кто?

— Я? — сдавленный смешок, — Так, сочувствующий. Не обращай внимание. Думай, что с Геннадием разговариваешь.

В сущности, я действительно неправа. Могла бы и позвонить, предупредить, что не приду.

— Я не смогла, у меня тут ЧП приключилось. В общем, не права, каюсь, — оправдываюсь с явной неохотой в голосе.

— Знаю, что ЧП, а то и не звонил бы. И про пожар знаю, и про сегодняшнюю твою подружку с обрезанными крыльями… Вижу, ты у нас, Мариночка, девушка честная.

Моментально, вскипаю. Даже не понимаю ещё, что именно услышала, но уже ощущаю приступ ненависти к этому спокойно-ироничному голосу. Плюхаюсь на табуретку. Это еще что за новости? Возрождающийся тридцать девятый год? Оруэлловский 1984? Слежка и чужое всезнание? Может, вот к чему была моя паника?

«Так-с», — мысленно считаю до десяти, чтобы восстановить дыхание, — «Спокойно. Главное, не поддаться. Главное, не показывать им, что боишься».

— Слушай, — говорю хрипло, — Ты ещё пешком под стол ходил, когда я уже не была девушкой. Откуда такая осведомлённость в моих делах?

— Ну что ж ты так заводишься? — насмехается голос, — Такие люди, как Геннадий, с кем попало, не встречаются. А уж тем более, кому попало стрелки филонить не позволяют. Не выпускай коготки раньше времени. Наводить справки о потенциальном партнёре, вроде, никто ещё не запрещал? А ты грызёшься сразу. Ладно, всяко в жизни бывает. Неявку твою мы тебе простим. Только завтра уж, будь другом, не обижай нас. В девять утра на том же месте. Договорились?

Это уже явный перебор: пустенькая такая мстишка за то, что я Золотой Рыбке приказала меня в такую рань не беспокоить. Знают ребятки, что мне, как виноватой сегодня, теперь придётся любое удобное для них время принять, вот и назначают наименее мне подходящее. И что он вообще так со мной разговаривает, будто я должна ему что? На работу к ним я не нанималась, замуж ни за кого из них не выходила, деньги не занимала… Впрочем, формально всё было чисто и разговор вёлся очень вежливо. Может, у меня просто разыгралось воображение? Может, мне насмешки эти мерещатся? Я попыталась убедить себя, что мерещатся, потому что была заинтригована, и, в общем, желала этой встречи. Опасности люблю встречать лицом. Козни, что исподтишка — они страшнее.

— Ну, так как, Мариночка?

— Договорились. Счастливо.

— Да, Мариночка, — ошарашивают напоследок, окончательно впечатывая меня в табуректу, — Ты только до тех пор, будь другом, не пиши ничего там в своем компьютере, чтобы очередное ЧП не случилось. Понимаешь?

Снова не понимаю, но соглашаюсь. На душе пусто. Ненавижу подобные мутные разговорчики. Откуда, спрашивается, узнали. Где ещё влезли в душу? А может, всё сами подстроили? Для Воландов — слишком хило, для органов безопасности — слишком круто. Во что я опять ввязалась? Что будет дальше? И отчего же предчувствие это дурное всё меня не попускает. Всё плохое, что могло, вроде бы как уже случилось…

Возвращаюсь в комнату. Потяжелевшая, смурная. Подозрительно кошусь на Пашеньку. «И тебя, небось, тоже подослали», — брежу, — «Смотрят теперь, глумятся, как я легко на удочку их покупаюсь.»

— Что-то случилось? — ангельской своей чуткостью он чуть не доводит меня до срыва.

— А если да, то что? — рублю напрямик, — Помогать кинешься? Не страшно? Окажешься втянутым в какую-то хрень. Ты меня второй день знаешь, а уже в помощники записался. А вдруг я монстр какой? — понимаю, что несу полную чушь, подхожу к окну, пытаясь взять себя в руки. Мальчик-то чем виноват? Ещё не вполне придя в себя, устало шепчу очередную нотацию, — Извини. Что-то накатило. Но ты тоже не прав. Ты это своё «что-то случилось» спрашивай, пожалуйста, только тогда, когда уверен, что тебе ответят, мол, «всё в порядке». А то и впрямь окуну тебя в свою круговерть… Знаешь, у женщин ведь и кроме постели есть много мест, куда можно затащить… И это может оказаться опасным… — щурюсь и сама вдруг понимаю, что выглядит это всё, как моё глупое кокетство.

— Я затем и пришёл… — Пашенька всё прибывает в иллюзиях о собственном благородстве. — Затем и пришёл, чтобы вам помогать. У вас тогда в электричке такие грустные глаза были… Такой одинокий вид…

— Нет заманчивей мишени, чем чужое одиночество, но, в то же время, нет обузы горче…

— Это откуда? Из классиков? — зачарованно перебивает Пашенька.

— Нет. Из меня. Только что подумалось…

— Вот видите! Я же говорил, что вы волшебная. Марина, я всегда мечтал встретить такую, как вы. Всегда хотел познакомиться с какими-нибудь дисседентами…

— С кем!? — я уже хохочу, забыв про всех телефонных недоброжелателей, — С диссидентами? А это кто?

— Ну… Это те, которые не согласны! — Пашенька немного обижен, — И напрасно вы так смеётесь…

— Не согласны с чем? Эх, Пашенька, милый ты человек… Мы не диссиденты, мы антипофигисты. А это куда хуже, прозаичней, жальче и вообще — диагноз.

Пашенька хитро щурится, всем своим видом выражая насмешливое несогласие, и, к моему великому удивлению, переключается на прежнюю тему.

— Так что случилось-то? — он кивает на дверь, как на источник моего плохого настроения, — Может, поговорить с кем надо? Физиономию начистить? Я могу. У нас братва на районе привычная. За своих — кому хошь глотки перегрызём…

— Такой большой, и такой маленький, — не удержавшись, провожу ладонью по Пашенькиной щеке. Мягкие ворсинки, совсем не колючие, несмотря на давнюю небритость. — Удивительно, что таких ещё где-то делают. — спохватываюсь, понимая, что незаслуженно унижаю мальчика, — Ничего особенного не случилось, — докладываюсь, как просили. — Позвонил один хам, я его отчитала по полной программе. Он извинился и впредь, думаю, будет вести себя подобающе.