Весна варваров - Йонас Люшер Страница 21

Дженни далеко не столь воинственно, зато более целеустремленно отозвалась на перемену обстоятельств, приняв решение расстаться со своим кодексом ценностей — тот вдруг показался ей и устарелым, и бесперспективным — и заменить его новым, где в центре будут такие понятия, как любовь и семья: любовь, в которой она призналась обалдевшему Санфорду, и семья, которую она планирует с ним создать, о чем и сообщила, утомленная первым безудержным актом в постели, куда он после недолгой внутренней борьбы позволил себя затащить, лежа в его потных объятиях и перебирая скудные седоватые волоски на его груди.

Дженни и сама удивлялась тому, сколь вожделенным стал для нее вдруг этот тощий интеллектуал, ровесник ее отца, ведь лишь несколько часов назад его жадные взгляды и нелепую попытку пуститься в пляс она приняла к сведению, забавляясь, и не более. Совершенно иным предстал Санфорд в свете нового дня, когда так естественно и так авторитетно взял на себя руководство, — он, который поставил в жизни на верную лошадку и не позволил блеску быстрых денег — как оказалось, преходящему блеску — выманить его из прочного мира духа. Кафедра в университете, который вот уже пять столетий сопротивляется бурям истории, выплаченный дом и жена — ну, ее-то можно вывести из игры одним движением упругого бедра. Пока не объявилась какая-нибудь другая, Дженни схватила быка за рога, а Санфорда — за руку, затащила его под пальму, прижала спиной к шершавому стволу, расстегнула ему рубашку, призналась в любви, безоглядной, воспользовалась его нарастающим смятением, подогрела его похоть, проведя его рукой по своей упругой груди — прием, взятый скорее из устарелого каталога ценностей, но узаконенный тем, что это ведь рука ее будущего супруга, отца ее детей, — и тем самым она заложила камень в строительство нового будущего, хотя и двух часов не прошло с тех пор, как старое будущее стерли в прах жернова рынков.

Санфорд, на первый раз весьма удовлетворенный и постепенно обретающий вновь свой аналитический дар, вдыхал ненавязчивый аромат дорогого шампуня в волосах Дженни и пытался сопоставить смехотворное с упругим. Конечно, он выставляет себя на посмешище, тут он не обольщался. В его кругах смеются над стареющими мужчинами при подругах в возрасте их дочерей. Да он и сам всегда готов обозвать коллегу, если тот крутит со студенткой — тут он бросил на чашу весов тот факт, что Дженни давно уже вышла из студенческого возраста, — старым козлом и дураком. И уж совсем, наверное, смешон тот, кто на свадьбе собственного сына влюбился в подружку невесты, а Санфорд уже не сомневался, что влюблен. И смешон даже по собственным своим меркам. С другой стороны — Дженни с ее упругостью. Упругая Дженни. Упругость весит немало. Тем более что события на родине он счел провозвестием нового начала, однако не быть этому началу без подобных ему людей, которые на протяжении всей жизни знали, на чьей стороне стоять, и лучшие годы провели в размышлениях о том, как должно быть устроено общество. Взгляни в ином свете, и поймешь, что упругость ему по праву полагается for the greater good, ради блага в целом, — так он себя уговаривал. Мысль, на миг показавшаяся ему логичной, но позже не сыгравшая никакой роли, потому что он уже выбрал для себя и смехотворность, и упругость.

— С ужасом отвернулся я от этой сцены у бассейна и отправился на поиски Саиды, нашел ее в кабинете позади ресепшн и поинтересовался, как обстоят дела с трансфером, ведь я уже понял: следует покинуть это место поскорее. Саида — ее уверенность в себе все больше казалась мне маской — сообщила, что машина заказана и, по последним сведениям, водитель уже в пути, однако ей неведомо, когда он сможет сюда добраться. Новости поступают все реже, она подозревает, что в столице, а то и во всей стране происходят какие-то перемены, но их непосредственные последствия она пока не в состоянии оценить. К сожалению, и отцу — уж он-то всегда в курсе любых, даже малейших, сейсмических толчков в стране — она вот уже несколько часов не может дозвониться. Конечно, мол, она могла бы предложить мне место в автобусе, который увезет англичан. Но на ее транспортной фирме все еще не завершены ремонтные работы по ликвидации последствий аварии с верблюдами, она теперь надеется найти автобус на замену, пока англичане не узнали, что и British Airways, и другим английским авиакомпаниям запрещены полеты в Тунис-Карфаген из-за неоплаты счетов. Последнее, мол, строго по секрету, ведь иначе есть опасность не избавиться от этих англичан вовсе. Вспомнив Квики с его отрядом у бассейна, я понял ее обеспокоенность, но с другой стороны — сколь жестоко было бы вывезти в аэропорт людей, когда они и не подозревают, что там, в зале под кондиционером, окажутся как на острове после кораблекрушения.

Мой разговор с Саидой прервал Рашид, он появился в кабинете с транзисторным приемником возле уха и в сопровождении борзой со щенками, чтобы сообщить Саиде: вот уже два часа, как по радио передают только музыку. Тут мне и подумалось, что пора хотя бы собрать чемодан. Выйдя из главного корпуса, я увидел, как норвежка — помнишь, та, которая торгует зерном, у которой руки так приятно пахли, — решительно проволокла чемодан на колесиках, куда легко поместилась бы и сама, по всей пальмовой аллее и через каменную арку ворот ушла в пустыню. Эта картина меня попросту ошеломила, мне помстилось на миг, будто она ринулась на своих двоих и с чемоданом до самого Туниса. Из любопытства, но еще и в надежде, что она вдруг смогла организовать отъезд и мне удастся присоединиться, я пошел следом, миновал арку ворот в окружавшей отель стене и взглянул на бесконечно длинную ленту асфальта, рассекавшую пустыню. Норвежки не было. Растворилась в дрожащем горячем воздухе. Испарилась на раскаленном асфальте. Поздно я пришел, нельзя было выпускать ее из отеля. Такая крошечная. К тому же норвежка. С другой стороны, тут же одумался я, даже мелкие норвежки, торгующие зерном, обладают некоторой сопротивляемостью и не склонны к тому, чтобы растворяться в воздухе пустыни. Не померещилось ли мне? Фата-моргана. Не повредился ли я рассудком? Я обернулся, и вот она! Сидит в тени под белой стеной на чемодане и болтает ножками. Я подошел и, как делаю всегда, попытался завязать разговор, полагая, что ей не повредят несколько ободряющих слов, но она пребывала в прекрасном настроении. Говорит, поступило указание до пятнадцати часов освободить номера, покинуть территорию и на выходе ждать автобусов в аэропорт. Вот она и выполняет это требование. Почему же не вести себя цивилизованно? Теперь ведь самое главное — добраться до дому как можно скорее. Я чуть было не сказал, что воздушное сообщение с Англией прекращено, но она сама меня прервала, поведав, что не собирается возвращаться в Лондон, а летит прямо в Осло, она рассматривает кризис как шанс начать все заново, ведь давным-давно мечтает в районе Грюнерлокка открыть кафе и выпекать капкейки, это такие маленькие американские кексы с цветной глазурью.

— Как видишь, — сказал Прейзинг, — люди по-разному вели себя в этой ситуации, и мне стало любопытно, как дела у моей приятельницы Пиппы, хотя я и не сомневался, что она ведет себя спокойно, мудро и осторожно. Тогда я еще не знал о позорном предательстве Санфорда.

Да, Прейзинг и понятия не имел, сколь роковым оказалось слияние реагентов смехотворности и упругости: теперь они хладнокровно, что и присуще первой поре влюбленности, намеревались столкнуть в пропасть невезучую жену социолога через тридцать пять лет совместной жизни.