Сокровище господина Исаковица - Данни Ваттин Страница 21

— Не понимаю, в чем дело, – возмущается он, ковыряясь в телефоне.

— Ничего страшного, – успокаиваю его я. – У меня есть путеводитель с картой. Твоя программа нам не нужна.

— На тебя я не полагаюсь. С тобой никогда не знаешь, куда попадешь.

— А я не полагаюсь на твой телефон.

— Вот как, тогда командуй, и посмотрим, что по лучится.

И закрутилось. Еще одна из наших дискуссий, которая, подобно спору о том, злым или добрым рождается человек, будет продолжаться до скончания века. На этот раз тема – "техника против человека": отец безоговорочно превозносит всю новую технику, а я отношусь к большинству новшеств скептически, поскольку считаю, что они в каком‑то смысле посягают на мое человеческое достоинство.

Перед началом поединка я смотрю на карту, чтобы получить представление о ситуации. Все выглядит довольно просто. Гдыня, похоже, состоит из двух параллельных улиц, которые ведут к Гданьску через курорт Сопот. Однако, съехав с парома, мы видим с десяток дорог, идущих во всех возможных направлениях.

— Ну, – произносит отец.

— Что? – спрашиваю я, лихорадочно озираясь, поскольку большинство этих дорог просто отсутствует на моей в остальном превосходной карте.

— Куда мне ехать?

Быстро взглянув на карту, я абсолютно уверенным тоном командую:

— Поезжай направо.

На самом деле я представления не имею. Но, черт возьми, здесь человек против механизма. На кону будущее нашего вида и всего человечества. А значит, необходимо немного рискнуть.

— Точно? – спрашивает отец.

— Конечно, – отвечаю я. – Ты что, мне не доверяешь?

— Пожалуйста, но я больше доверяю своему телефону.

И правильно делает, поскольку мы сразу заезжаем не туда и попадаем в портовый район, где полно контейнеров, высоких заборов и враждебно настроенных автопогрузчиков.

— Твой папаша неважно разбирается в картах, – говорит отец Лео, когда мы выезжаем на маленькую улочку, похоже ведущую обратно к Балтийскому морю.

— Да, – соглашается Лео. – Но обычно он постепенно находит дорогу.

— Ты так говоришь просто по доброте душевной.

— Нет, правда. Хотя иногда сперва приходится поездить по кругу.

— Как долго? Час?

Лео пожимает плечами.

— Не знаю. Бывает по–разному.

— Ты хороший сын, раз понимаешь своего отца. В отличие от некоторых других моих знакомых. Как там, кстати, с изучением карты? – спрашивает отец у меня. – Если мы застрянем тут надолго, то просто сгнием.

— Поезжай от развязки направо, – говорю я, указывая на дорогу.

— Ты уверен? – уточняет отец.

— Абсолютно, – решительно отвечаю я. – Я это вижу по карте.

Хотя это тоже неправда, поскольку в моем никудышном путеводителе нет даже одного процента гдыньских дорог. Как прямое следствие этого (и моей маленькой белой лжи), мы все сильнее углубляемся в портовый район, пока, наконец, не упираемся в закрытый шлагбаум.

— Надо же! – восклицаю я. – Кажется, получилось немного неправильно. Но зато теперь я знаю, куда нам ехать.

— На него решительно нельзя полагаться, – обращается отец к Лео.

— Неправда, можно, – перебиваю я, прежде чем сын успевает ответить.

— Не понимаю, как тебе удавалось находить дорогу в Азии? – продолжает отец. – При таком чтении карт ты должен бы был остаться где‑нибудь на тибетском высокогорном плато.

Но я не намерен поддаваться на провокации. Ни в малейшей степени.

— Вот, смотри, – спокойно говорю я. – Нам надо лишь вернуться обратно тем же путем и выехать на большую улицу вдоль берега. Это не может быть так трудно.

Пробурчав что‑то о детях, которые думают, что все знают, отец разворачивает машину. И через двадцать минут, не больше, мы возвращаемся на место, с которого начали. Я доволен, но отец вовсе не считает это доказательством окончательной победы человека над техникой. Он останавливается на обочине и возится с мобильником, пока не запускает свою польскую навигаторскую штуковину.

— Дай мне еще один шанс, – прошу я, размахивая картой. – Теперь я точно знаю, как нам надо ехать.

Однако отец не желает. Он выезжает на дорогу, следуя инструкциям телефона, и мы сразу попадаем туда, куда нужно. Хочется просто рвать и метать.

— Думаю, сейчас мы на правильном пути, – радостно говорит отец. – Или знаток карт не согласен?

— Да, да, – мрачно отвечаю я.

— И чья в этом заслуга? – не унимается отец, поглаживая свой верный телефон.

— Да, да, – повторяю я.

— Без моей программы мы бы по–прежнему крутились среди контейнеров. На нас бы напали и превратили в польскую колбасу.

Тут я сдаюсь и признаю свое поражение.

— Ладно, – говорю я. – Ты был прав, а я неправ. Секунд на десять воцаряется тишина, а затем отец просит:

— Ты не мог бы повторить?

— Что?

— То, что ты только что сказал. О том, что был неправ.

— Прекрати, – возмущаюсь я. – Это просто глупо.

— Повтори, – настаивает отец, глядя на меня так, что мне приходит в голову мысль о собачке, которая сидит перед миской с едой и ждет, пока кто‑нибудь скажет "пожалуйста".

— Да, да, – бормочу я. – Ты был прав, а я неправ.

— Еще раз.

— Ты был прав, а я неправ!

— Громче и чуть с большим чувством. Как будто ты это всерьез.

Я делаю глубокий вдох и кричу:

— ТЫ БЫЛ ПРАВ, А Я НЕПРАВ!

Под аккомпанемент громового хохота Лео отец едет дальше по забитым транспортом улицам Гдыни. Вокруг грязно и полно выхлопных газов, а обветшалые фасады, огромные рекламные щиты и отсутствие деревьев наводят меня на мысль о декорациях какого‑нибудь вестерна: длинная прямая улица, по бокам ветхие дома, а за ними голая пустыня.

* * *

— Когда мы работали в садах, немцы кричали нам вслед: "Любители пустынь!" – слышу я голос дедушкиной невестки Рут. Ее голос звучит на старой кассете, которую я слушал месяца за два до поездки. Эту запись она сделала для выставки в Северном музее в середине девяностых годов, примерно за десять лет до смерти.

Судя по тому, что я слышу на пленке, именно в это время, в середине тридцатых годов, все больше евреев вступало в сионистские организации. Главным образом потому, что они рассматривали это как возможный путь эмигрировать. Немцы еще не выдали своего "окончательного решения" и удовлетворялись тем, что евреи оставляли все имущество и исчезали.

Даже нацистское правительство в течение пары лет поощряло создание организаций, ставивших своей целью эмиграцию. Крупнейшая из них, куда входила Рут, называлась "Гехалуц" и готовила молодежь к жизни в британской Палестине. Контролировавшие этот регион англичане хотели заполучить туда сельскохозяйственных работников, и задачей организации было научить ее членов садоводству и тем самым привить им навыки, необходимые для возделывания земли в новой стране. То есть речь шла попросту о трудовой иммиграции. Англичане требовали определенной квалификации, и евреи осваивали ее, чтобы увеличить свои шансы на выезд. По мере усиления нацистского террора подобные организации становились все более популярными, поскольку получить разрешение на въезд в какую‑нибудь другую страну было трудно и люди хватались за те немногие соломинки, что были под рукой.