"Титаник" плывет - Марина Юденич Страница 21

— Не ждал, Стив? — Тони легко поднимался по ступеням.

— Мне… м-м-м… неожиданность мила.

Она в волненье привела

Давно умолкнувшие чувства…

[18]

Верный своей манере, Стив смотрел лукаво и явно подтрунивал, странно, нараспев, отвечая на чужом, смутно узнаваемом языке.

— Что это? Стихи? Русские, похоже?

— Это Пушкин, Энтони. Он не русский.

— Да, я что-то читал. Эфиоп, по-моему?

— Я не о том. Пушкин принадлежит миру. Они наконец пожали друг другу руки и продолжили разговор, направляясь к дому.

— Я предполагал нечто подобное. Россия все же покорила тебя, Стив. Ты не захотел больше шпионить против Пушкина и подал в отставку?

— Пушкин здесь ни при чем. Впрочем, в одном ты прав — Россию я, пожалуй, люблю.

— Тогда мы столкуемся. Окончательно они столковались к концу дня.

— Принял, — отозвался наконец отставной полковник Стивен Мур, отвечая на предложение лорда Джулиана возглавить службу безопасности только что созданной компании «White Star». — Когда прикажете приступить к исполнению обязанностей, сэр?

8 марта 2001 года

Россия, Моздок

— Выходит так, что ваши люди даже не пытались вступить в переговоры и сразу же открыли огонь?

— С праздником, доктор!

— Спасибо. Но вы не ответили на вопрос.

— С праздником, доктор!

— Вы повторяетесь, полковник.

— А мне кажется, что вы меня не слышите. Послушайте, Лина, вы давно смотрелись в зеркало?

— Пытаетесь хамить?

— Напротив, хочу сделать комплимент. Вы красивая женщина, очень красивая. Умная. Что само по себе — редкость. К тому же, как я слышал, классный специалист. Это уже из области фантастики. И еще, вы знаете, чего хотите, и умеете добиться своего. Иначе вас здесь попросту не было бы. Пробить брешь в круговой обороне, которую держат наши золотопогонные вожди на Фрунзенской [19], и прорваться сюда штатскому специалисту, к тому же — женщине… Это уже мистика чистой воды. К чему я это?

— Да, к чему?

— Помните поговорку времен «холодной войны»: вашу бы энергию — да в мирных целях. Вот я суммирую ваши достоинства и констатирую: вы могли бы достичь… ну не знаю… чего угодно. А вместо этого: грязь, кровь, постоянная опасность. Вы хоть понимаете, чем рискуете каждую минуту? Ладно, если просто убьют. Допустим, вы человек верующий и до сих пор жили праведно — смерть вам не страшна. А неверующий, так тем более не страшна. Что смерть? Ничто. Темень. Безмолвие. Ранение, конечно, штука поганая. Боль. Последствия самые гадкие. Не приведи Бог, парализует, к примеру. Страшно! Однако ж это еще не самый худший исход. А ну как попадете в руки доблестных борцов за свободу и независимость? Задумывались, что придется вынести, прежде чем вас выкупят?

— Меня некому выкупать.

— Тем более. Значит, перед тем как вам… Ну, скажем, отрубят голову… Или перережут горло… Впрочем, какой бы ни оказалась смерть вы будете ждать ее как манны небесной. Ясно почему, я полагаю?

— Ясно. Неясно другое. Зачем вы все это мне говорите, полковник?

— Неужели? А мне казалось, человек для вас — открытая книга. Про то легенды ходят, дескать, психолог из Москвы читает мысли террористов на расстоянии — никакая разведка не нужна. Что уж говорить обо мне, простом вояке?

— «Донна Роза, я старый солдат…» [20]

Секунду полковник внимательно смотрел в глаза женщине.

Потом они рассмеялись.

— И все же зачем вы сейчас пугали меня, Виктор?

— Да черт его разберет. Это по вашей части: зачем да почему? Рефлексия. Так, кажется?

— Так. И все же?

— Зло взяло. Как-то уж очень погано это прозвучало: «Ваши люди даже не пытались вступить в переговоры…» Ваши люди… Был тут у нас один депутат из Москвы. Вернее, депутатов была целая группа, но этот вопросы задавал, в точности как вы сейчас. С ленинским прищуром.

— И что с ним стало?

— Отвез я его на один из блокпостов, предложил подежурить с ребятами.

— А дальше?

— Дальше — тишина. Да не пугайтесь, ничего с ним не случилось. Это я так. Спектакль вспомнил. Прекрасный был спектакль в Театре Моссовета с Пляттом и Раневской. Я тогда еще в школе учился, в Москву на каникулы приезжал. Давно, впрочем, все это было. А в нашей истории дальше была как раз-таки не тишина, а ровно наоборот. Вопил народный избранник так, что стрельбы было не слышно. Требовал забрать его немедленно. Грозил трибуналом! Хотя, заметьте, добровольно согласился дежурить.

— Но потом началась стрельба…

— А у нас, дорогая моя, каждый час — стрельба. Или не замечали?

— Замечала. А вы опять разозлились, но не заметили.

— Верно. Не заметил. Что, плохи мои дела?

— Не хуже, чем у других.

— Значит, плохи…

Он был прав, этот тридцатипятилетний полковник: дела его действительно были плохи.

Впрочем, и Полина не слишком грешила против истины: тем же недугом страдала большая часть его сослуживцев.

Собственного имени этой хвори так и не удосужились изобрести. То, что творилось сейчас с полковником и тысячами таких же обветренных и обстрелянных мужчин, так и не получило точного определения.

Говорили о стрессах, неврозах, истерии.

Поминали синдромы: посттравматический, «афганский», «вьетнамский» и еще какие-то.

Все было верно лишь отчасти и никак не отражало картины в целом. Во всех ее беспощадных реалиях. Этой проблемой, собственно, и занималась кандидат психологии Полина Юрьевна Вронская.

Героическими усилиями — прав был красноглазый полковник! — она сломила вязкое сопротивление чинов и чиновников в Москве, добилась разрешения работать непосредственно в зоне конфликта.

Но очень скоро поняла — исследователям на войне нет места. Зато остро требуются психологи, умеющие наскоро врачевать души, так же привычно и ловко, как хирурги в полевом госпитале латают растерзанные тела.

Случалось, необходимы были грамотные переговорщики. Иногда ее просили принять участие в допросе взятого в плен боевика. Полина бралась за любую работу.