Брачный транзит - Надя Лоули Страница 21

Первые дни декабря погода в Париже была как в середине октября в Питере. Правда, улицы здесь убирали чаще и чище.

Сразу после занятий у Альки было важное и трепетное дело. Поморщившись на мелкий дождик, она добежала до музея д’Орсэ и нырнула в метро: сегодня погода явно не для прогулок. Альке надо было заскочить в ресторан «Петрушка», забрать посылку, которую с «верной» оказией прислали ей Ритка и Екатерина Великая. Это была первая такого рода весточка из дома, и Алька чувствовала, что волнуется. Как будто ей предстояла встреча с близкими людьми. По телефону Ритка продиктовала номер телефона и велела спросить Нину.

Алька доехала до «Сен-Лазара» и через несколько минут оказалась на улице Лабор. Дверь ресторана «Петрушка» была приоткрыта. Из-за стойки навстречу ей вышла красивая женщина, белизной и светлостью лица напоминающая Грету Гарбо, только без ее холодности. Нет, пожалуй, больше она походила на Алькину сослуживицу, корректора Верочку: ласковую, участливую и немного несчастную.

— Ведь вы — Аля, верно? Проходите. Я — Нина. Ваша посылка у меня. — И она протянула Альке нежную белую руку.

— Нина, какая вы красивая! — простодушно воскликнула Алька.

— Ах, Алечка, я красивая, а вы — красивая и молодая. Присаживайтесь. Будем на русский манер чаевничать. Вон какая непогода на дворе. — Безупречный русский говор Нины был слегка расцвечен французскими интонациями.

Посетителей в ресторане пока не было, и Нина могла себе позволить сесть рядом с Алькой, выслушать ее историю, рассказать свою. В общем, они болтали о том о сем, как болтали бы, сидя у Альки под бывшим ее абажуром на Васильевском или у Нины на бывшей ее кухне в Замоскворечье.

На середине рассказа о том, как в семидесятых без нужных лекарств умирал в московской нищей больнице Нинин муж, в ресторане появился посетитель.

Нина, просияв глазами, встала ему навстречу.

— Сереженька, давно же ты не появлялся!

— Приветствую, барышни! Как, однако, у вас тут тепло и уютно. А может, еще и наливают? Что-то раньше я вас тут не видел. — Он с добродушным любопытством оглядел Альку. — Давайте знакомиться. Сергей.

Шерстяной свитер грубой вязки и шарф, обмотанный вокруг шеи, придавали вошедшему вполне богемный вид. Сергей взял в свою широкую, испачканную красками руку Алькину мгновенно похолодевшую ладошку.

— Алекс, — сказала Алька и зажмурилась. Чем-то этот русоволосый художник с элегантной двухдневной небритостью неуловимо напомнил ей Стефана.

— Ну какая же вы Алекс? Вы — Аля. Алечка. Ведь так вас зовут близкие, верно? Ниночка, дорогая, — Сергей шумно расположился за столом напротив Альки, — принеси, пожалуйста, сто граммов ее, проклятой, и пару бутербродиков, хорошо? — Нина молча осуждающе покачала головой. — Да нет, все в порядке. Я сейчас работаю, как вол. Одна мадам из бывших заказала свой портрет. Сначала любимого покойного супруга, потом свой. И платит ничего себе. Может, потом парный закажет? Но как его писать? Муж погиб в войну сорокалетним, а мадам сейчас под девяносто. И что тогда прикажете делать?

— Все балагуришь, Сереженька! — Нина засмеялась и пошла выполнять заказ.

— Алечка, вы откуда здесь?

— В восемьдесят пятом приехала из Москвы.

— О, я тоже из Москвы в восемьдесят пятом. Как же мы там не встречались?

— Да я, собственно, ленинградка.

— Какая, однако, у вас богатая биография. Нельзя ли осветить поподробнее? — Сергей налил водку в маленький граненый стаканчик, предложил Альке с Ниной, но те отказались. Он выпил, не закусывая. — Итак, слушаю.

Нина отправилась обслуживать постепенно прибывающих посетителей и лишь изредка бросала взгляды на столик, за которым сидели Сергей и Алька.

История Сергея Панкратова, наверно, не слишком отличалась от историй десятков других художников, которых отечески крепкие объятия советской власти практически лишили кислорода. Несколько раз они с друзьями пытались прорваться через бдительные кордоны чиновников от искусства, но с нулевым результатом. И вот однажды каким-то чудом (наверное, внимание притупилось между очередными похоронами очередного генсека) его выпустили по туристической путевке в Польшу.

Оказавшись в Варшаве, он на другое утро стоял у дверей посольства Франции. Визу ему дали, и уже через несколько дней он, не веря глазам своим, в полуобмороке от счастья, подходил к Лувру. В Москве у него остались жена и маленькая дочь, которых, впрочем, он собирался со временем перетащить в Париж.

Четыре месяца Сергей доказывал властям, что он политический отказник. Наконец его приняли, пригрели. Дали муниципальное жилье и возможность работать, как может и, главное, как хочет.

Однако наличие свободы оказалось не менее коварным испытанием, чем ее отсутствие. Где привычное противостояние действительности? Кому тут нужна его скрытая оппозиционность, ставшая второй натурой? Перед кем бить себя кулаком в грудь?

Короче, спустя почти год он впал в жесточайшую депрессию, перешедшую в не менее жесточайший запой. Он чах на глазах у друзей, даже стал поговаривать, что надо возвращаться. Но потом очухался, «вынырнул» и опять начал работать.

— Алечка, вы про посылку не забыли?

Нина поставила на пол возле стола довольно увесистую сумку.

— Господи, какая большая! И ведь тащил же кто-то, дай ему Бог здоровья. — Альке даже стыдно стало, что, увлекшись разговором, она позабыла о посылке, которую собирали для нее два любящих человека.

Внутри оказалось несколько плиток российского шоколада, баночка красной икры («Вот ненормальные, зачем тратились!») и книги, русские книги, которых так не хватало здесь Альке. Многое из того, что стояло на полке возле изголовья Алькиной кровати, Екатерина Великая, предварительно бережно обернув калькой, уложила в сумку. И главное, любимый черный томик Ахматовой. А на самом дне Алька нашла фотографии. Целый альбом. Любовно подобранные, они были расположены в хронологическом порядке. Здесь была Алька маленькая, ее родители, прадеды и прабабки, Екатерина Великая разных периодов жизни, Алькины школьные классные фотографии и даже открытки с видами Ленинграда.

Алька поняла, что Екатерина Великая так с ней прощалась. Что-то в душе ее сдвинулось с места. Точно невскую тяжелую льдину развернуло и медленно понесло по течению. Она прижала альбом к груди и заплакала. Сергей и Нина молча наблюдали за этой сценой. А что тут скажешь, и так все было понятно.

Алька упаковала вещи и встала.

— Алечка, дорогу теперь знаете. Приходите в любое время.

Нина с грустью посмотрела на Альку и перевела взгляд на поднявшегося Сергея. Тот накинул на плечи кожаную куртку и помог Альке одеться.

— Я провожу. Сумка-то тяжелая. Вам далеко?

Глаза Нины вспыхнули и погасли. Алька замялась.

— Да тут совсем рядом. У метро «Рим».