Красное ухо - Эрик Шевийяр Страница 21

Красная губа и глазом не моргнет, отражая атаку носорога.

Он оставил Францию позади. Он простился со своей маленькой благополучной родиной — старшей дочерью Церкви на сырных ногах, лежащей, задрав юбки, среди бегоний на радость сильных мира сего. Он обернулся на прощание, плюнул через плечо и был таков. Говорят, его видели в Африке.

Его чувства обострены, уши и нос побагровели. Первым делом он познакомился с солнцем и до сих пор не может прийти в себя.

Группа пожилых американских туристов прибывает в догонскую деревню. Дабы произвести приятное впечатление на местного старейшину и предстать перед ним в лучшем виде, туристы покупают на рынке самые красивые одежды, руководствуясь в своем выборе исключительно эстетическими соображениями и не задумываясь над возможным символическим значением узоров. Прослышав о приезде гостей, почтенный старец показывается на пороге хижины, но тут же уходит обратно: мол, не царское это занятие общаться с необрезанными младенцами. Красное ухо смеется над этой забавной историей, нисколько не смущаясь. Хотя сам, точно малое дитя, тычет в небо пальчиком в полной уверенности, что без него мы никогда бы не узнали о существовании самолета или воздушного шарика. Честно говоря, порой он меня даже не раздражает, настолько смешон.

Вода в Мали продается в пакетиках. «У нас в таких продаются золотые рыбки», — говорит он.

Мохнатая летучая мышь размером с обезьяну задевает его своим перепончатым крылом. Красное ухо пренебрежительно хмыкает, для вида, но затем стремглав бежит в туалет. Ну согласитесь, он уморителен. Правда, иногда становится не до смеха, например когда он заявляет, что из ступки для растирания сорго получится отличная подставка для зонтов. О нет, пожалуйста, только не это! В Мопти он приобретает для своей подруги ожерелье из длинных острых зубов. Из зубов верблюда.

«Выглядел куда лучше, чем из пальцев душителя», — скажет он, нежно ее целуя.

Ничто так не радует его глаз, как вид любимого велосипеда, прислоненного к стволу капокового дерева, и дело здесь, вне всяких сомнений, в слове «капоковый». Он только что вернулся с прогулки по саванне. «Странно, — дивится он, — сегодня я не видел ни одной гиены». Равно как и вчера, позавчера и все прочие дни. Зато под деревом, на которое он залез передохнуть, собралась стая львиц. Правда, когда он проснулся, они уже удрали.

Утро сегодня выдалось пасмурным. Надо признать, что Красное ухо весьма неплохо приспособился к Африке.

Вы только послушайте, как легко и непринужденно он, подражая местным, называет канарейками круглые глиняные кувшины с широким горлышком. Словно он и знать ничего не знает про маленькую желтую птичку. Красное ухо чувствует, что становится туарегом: его синяя рубаха промокла от пота и вылиняла так, что окрасила шею. К тому же он передвигается на выносливом и нетребовательном коне. Правда, приходится все время крутить педали. Когда же на саванну опустится ночь, он наконец отведает бараньих внутренностей, что с самого утра маринуются в ожидании темноты.

Ведь Красное ухо приехал не как турист; в результате — у него запор.

Вы только посмотрите, сколь естественно он теперь пишет БКО, вместо Бамако, как все настоящие малийцы. Правда все настоящие малийцы называют своих зебу коровами, как будто дело происходит в Салерсе [36], и это весьма прискорбно. И Крсное ухо, похоже, единственный, кто упорно употребляет слово зебу. Зебу, зебу. Он произносит его часто, при каждом удобном случае, а порою и без всякого повода. Зебу, зебу. Зе-бу. Пусть только кто-нибудь скажет, что эти животные с их жировыми горбами на загривках, болтающимися, словно паруса, не есть самые натуральные зебу. Зебу, зебу. Такого случая, может, больше никогда не представится, нет, он не откажет себе в удовольствии лишний раз сказать «зебу» с той же небрежностью, с какой говорит собака. Зебу, зебу. О, красивый белый зебу! Пока он в Африке, он совершенно законно может говорить «зебу зебу зебу зебу зебу зебу зебу зебу». Станет ли он ухаживать за этим стадом зебу зебу зебу, вот в чем вопрос? Зебу зебу… Или все-таки лучше заткнуть ему рот?

Он ущипнул струны коры. У африканской музыки нет больше от него секретов.

Красное ухо не запирает дверь своей комнаты на ключ. В деревне это не принято. «Нам не помешало бы извлечь из этого урок взаимного доверия», — размышляет он. Однако его чемодан, что прячется на платяном шкафу, закрыт на кодовый замок, а внутри — все его денежки. Такой, надо полагать, вывод он сделал из своих наблюдений. Иногда он все еще раздражается и ворчит: почему от мух нельзя откупиться шариковыми ручками? Пожалуй, эпизод с ударом по морде был бы уместнее именно сейчас. Но тогда придется все переделывать. Ни разу Красное ухо не помог женщине вытащить ведро из колодца.

Что ему нравится, так это, сидя в машине, на заднем сиденье, из окна любоваться Африкой.

Бой барабанов. Гром аплодисментов. По улице идет молодая женщина и несет на голове сетку с двумя или тремя десятками калебасс [37]. И несмотря на это она полностью растворяется в толпе — на зависть Красному уху, которому ни то, ни другое недоступно. Да уж, чего только не носят африканские женщины на своих головах: и воду, и землю, и дрова, и песок. А те немногие, что идут как будто налегке, должно быть, подпирают головами небосвод. Стройные, высокие и грациозные, они шествуют по подиуму береговой линии, несравненные топ-модели — коллекция весна-лето грудой высится в белых жестяных тазах у них на головах.

Красное ухо истово отстаивает права африканской женщины, не сводя ошалелых глаз с ее крутых ягодиц.

Также замечены на женских головах: поленья, лопаты, чаны, ведро, кастрюля, вязанка хвороста, пучки моркови (или это рыжие волосы, забранные в хвосты?), корзина, ощипанная курица, поднос, бидон, клеть, баранья нога, сумка, коробка, стопка полотенец, стопка досок, стул, стол, «канарейка», бутылка стоймя, а внутри, во всех этих чанах, кастрюлях и коробках, — все прочие существительные словаря. Некоторые дамочки мухлюют: между головой и двенадцатью килограммами посуды прокладывают сложенный в несколько раз платок, заменяющий подушечку… фу! А вот одна оступилась и — ай-ай-ай — уронила стопку белья. «Я тоже очень неловкий, — утешает ее Красное ухо. — Даже волос на голове удержать не могу».

Из калебасс, вставленных друг в друга, складывается одна большая тыква. Принцесса водружает эту карету себе на голову. Скакунами служат ее ноги.

Один старый король очень хотел выдать свою дочку замуж, но ни один из претендентов ей не нравился. Самые красивые, самые богатые, самые доблестные мужи королевства пытались покорить сердце принцессы, но все напрасно. Напрасно бросали они цветы и подарки к ее ногам, которые, к слову сказать, были до того хрупки и миниатюрны, что при виде их казалось, что у всех остальных вместо ног ласты.