В незнакомых садах - Петер Штамм Страница 21

Она хотела встретить отца в Базеле. Но он сказал, что в сопровождении не нуждается. Он-де не ребенок и не в первый раз путешествует один. Хотя она не могла припомнить, чтобы он куда-нибудь ездил сам. Узнав на станции время отправления поездов, она послала отцу оптимальный план поездки с пересадками во Франкфурте и Базеле. «В 12.48 ты будешь на месте. Если я опоздаю, подожди меня в станционном буфете. Надолго я не задержусь».

«Возьми себе полку в купе». Как только она это выговорила? Сама она приехала в Швейцарию в СВ. Но отец, человек пожилой, от такого варианта отказался бы. И она не стала этого предлагать. Сказала лишь: «Иначе тебе здесь не на что будет жить, когда ты все-таки приедешь. Жить можешь у меня, так ты сэкономишь плату за комнату».

Под одной крышей они спали только в ее раннем детстве. В ту пору у них было всего три комнаты и одна газовая плита. По ночам Метта вставала, чтобы успокоить ребенка, а он притворялся спящим. И как можно было назвать девочку Ингер? Когда она подросла, он с этим свыкся. Но то, что этого маленького человечка уже зовут Ингер… У него в голове были сотни имен для нее, и лишь это одно никак не укладывалось.

Если б она время от времени не приезжала домой, они бы вообще не виделись. А приезжала она однажды на похороны матери и после Рождества, когда хозяйка закрывала ресторан на две недели и улетала отдыхать в Египет. Почему он сам не навещает ее? Ингер приходилось просить: «Приезжай. У тебя же есть время». Но он говорил, что ей самой хорошо бы побывать дома. «Я приезжаю только ради тебя», — отвечала она. И ждала, что он скажет: «Ради меня можешь не приезжать». Отец открывал было рот, но так ни слова и не произносил.

В одиночестве он не ездил никогда. Женился рано, и до женитьбы денег на путешествия у него не было, а первое время после — тем более. Тогда особенно не путешествовали. Потом они отдыхали в Италии или Испании. Детям, когда те повзрослели, ездить всей семьей уже не хотелось, и они странствовали с Меттой вдвоем. Съездили в круиз по Дунаю, посетили рождественскую ярмарку в Нюрнберге. С тех пор как Метта скончалась, с тех пор как ее не стало, он больше никуда не выезжал.

Станция в это время суток показалась ему незнакомой. Ночной из Копенгагена сделал на ней лишь короткую остановку. Он был единственным пассажиром, севшим на поезд. Проводник спросил, далеко ли ему ехать. И впустил внутрь, лишь проверив билет. Увидев билет, проводник сразу подобрел. «Во сколько вас разбудить? Желаете ли чего-нибудь еще? Кофе? Пива? Сандвич?» Голода он не испытывал. Придя на вокзал заранее, он уже успел съесть хот-дог. Теперь же, не находя себе места, он отправился в вагон-ресторан. Проводник закрыл дверь купе на ключ.

К своей третьей поездке Ингер знала, как надо поступать. Она взяла верхнюю полку. Там было жарко, но зато спокойно. Соседями по купе оказались два молодых человека, ехавших на футбольный матч, и скромно одетая женщина. Эти трое ехали вместе от самого Копенгагена. Молодые люди стояли в проходе, пили пиво и курили, а женщина познакомилась с ними лишь на следующее утро. Она годилась им в матери.

Он выпил два пива подряд. За одним из столиков сидели подростки, направлявшиеся на ярмарку во Франкфурт и пребывавшие в прекрасном настроении. Он подумал о чемодане, стоявшем в закрытом купе. С собой он вез сельдь в соусе «карри», соус «ремулад» и соленую лакрицу. Отец знал, чем порадовать Ингер. Когда Ингер навсегда покидала дом, Метта уже болела. «Мама больна», — только и сказал он. А Ингер, промолчав, уехала.

«Мама больна». Как будто из-за этого надо оставаться. Из-за этого надо уезжать. Когда он разговаривал с Ингер, он всегда называл Метту мамой. «Иди и извинись перед мамой». «Маме нехорошо». «Мама больна». Порой Ингер тоже хотелось называть мать Меттой, как и отец. Даже кузены и кузины так ее называли. Но она не позволяла себе этого. Ей не хотелось ссор. Когда мать умерла, все стало иначе. Только отец этого не замечал.

Покачиваясь, он шел по узким вагонным коридорам. Его купе находится в третьем или четвертом вагоне? «Путь назад всегда короче», — часто повторял он Ингер во время воскресных прогулок. Путь назад всегда короче. Но Ингер не хотела назад. Она хотела вперед, дальше.

Каждый день она видела поезда, слышала поезда, уезжавшие на юг, исчезавшие в туннеле. Она найдет себе какую-нибудь работу в Италии. Многого ей не нужно. Комната и обычная для тех мест зарплата. Она искала новых радостей, хотела познакомиться с новыми людьми, которые знали бы о ней только то, что она сама расскажет. А она не станет рассказывать ничего. Она не хотела вспоминать Оденсе, дом, семью. Как люди сидели и празднословили о былых временах, повторяя друг другу одни и те же истории. Она хотела идти вперед, а не назад. «Все когда-нибудь возвращаются», — сказал отец. И спросил, что привезти. «Не надо ничего. У меня все есть». — «Может, лакрицу?» — «Если хочешь». — «Ремулад?» — «Здесь все есть». — «Селедки?» Она помолчала. «Что хочешь», — сказала она, подумав, что если уж по чему и соскучилась, то, конечно, не по лакрице. Но ей не хотелось ссор. Пока ссоришься, находишься в состоянии зависимости. Независимость обретаешь только тогда, когда перестаешь просить о чем бы то ни было. Даже о том, чтобы тебя оставили в покое. «Что хочешь», — произнесла она. И добавила: «Захвати ботинки получше. Сходим куда-нибудь».

Обычно пойти прогуляться предлагал он. А Ингер отказывалась. По воскресеньям ей достаточно было телевизора, четырех стен, хотелось просто валять дурака. «Тебе нужно двигаться. Ты еще насидишься в школе». Но ей хотелось проводить бесконечные воскресенья дома. Иногда он завидовал, что она наслаждается домашним житьем-бытьем. Самому ему дома не сиделось, хотя один на улицу он ни разу не выходил.

В 12.48 Ингер еще была в ресторане. Начиная с двенадцати она непрерывно поглядывала на часы. «Разве тебе не пора?» — спросила хозяйка. До станции было не больше пяти минут ходьбы, и поезда не опаздывали. «Уже иду», — ответила Ингер. В буфете отец, разумеется, ждать не будет. Останется на перроне и даже на скамейку не присядет. Будет стоять рядом с чемоданом и пожурит ее за опоздание. Ему и в голову не придет, что она задержалась специально. Видимо, желание поссориться у нее все-таки было.

Он стоял рядом с чемоданом, хотя у него была с собой книга. Мог бы сесть на скамейку и почитать, но предпочел упрекнуть ее за опоздание. Ему нравилось упрекать. Он вечно сыпал упреками, когда волновался. Они же не виделись три месяца.

— Что такое десять минут по отношению к трем месяцам?

— Двенадцать минут.

Она обняла его. После похорон они стали обниматься. Просто так случилось. Ей нужны были эти и другие прикосновения. Рука хозяйки, дотронувшаяся до ее талии, когда они вместе работали за стойкой. Мужские руки, якобы случайно задевавшие ее, когда она подходила к столикам. И собственные руки. Но обниматься с отцом? Этого ей не хотелось. Ингер жалела его, и ей становилось неловко.