Бальзамировщик. Жизнь одного маньяка - Доминик Ногез Страница 21

Я не удержался и прошептал, словно про себя:

— А я-то думал, он предпочитает арабов!

— Почему?

— Да так. Спокойной ночи.

Однако это осталось лишь пожеланием. Я задремал, но вскоре почувствовал, как прохладный золотой скарабей скользит по моей груди. В эту ночь мы почти не спали — ни Эглантина, ни скарабей, ни я.

Разбудил нас телефонный звонок библиотекаря. Было чуть больше девяти. Будильник не прозвонил (по той простой причине, что ни один из нас не подумал его завести). «Ну что я за тупица!» — воскликнула Эглантина и бросилась в ванную.

Оказалось, мои справки готовы и я могу за ними заехать. Но когда я прибыл, незадолго до обеденного перерыва, Жан Моравски был занят. Вооружившись двумя томами «Универсальной энциклопедии» и «Сборником фразеологизмов» Клода Дюнетона, я не глядя уселся за ближайший стол и попытался с их помощью прояснить серьезный вопрос об упоминании верхней прокладки цилиндра в качестве поэтической метафоры. Напрасно. Ибо, как я вскоре обнаружил, напротив меня сидел уже знакомый старик, чьи регулярные похохатывания меня отвлекали. Любопытно, что книга, которая вызывала у него такие вспышки веселья, была та же, что и в прошлый раз — in quarto в темном переплете, и другие книги, стопкой лежавшие перед ним, тоже, судя по всему, были те же самые.

Но неожиданно рядом со мной возник библиотекарь, прервав мои наблюдения.

— Пойдемте со мной, — возбужденно зашептал он, — у меня для вас кое-что есть!

Едва лишь мы вошли в его кабинет, он сунул мне под нос ксерокопию, при виде которой меня едва не стошнило. Помимо моих прочих слабостей, я страдаю арахнофобией. А сейчас передо мной была статья, иллюстрированная фотографиями многочисленных разновидностей пауков.

— Вот вам еще один «первый раз». Этого еще не было, но скоро будет: коза-паук!

Присмотревшись получше, я увидел и изображения коз. Опыты канадского биотехнолога, как пояснялось в статье, дают возможность получать шелковую нить из козьего молока! Ученому, этому новоявленному Франкенштейну, экспериментировавшему с парой рогатых травоядных, оказалось достаточно ввести ген протеина паучьей нити в генотип. Мало-помалу молочные железы потомства начали вырабатывать тонкую серебристо-серую нить, похожую на те, которыми пауки оплетают наши чердаки и подвалы, но гораздо длиннее и прочнее, чем любое волокно растительного, животного или искусственного происхождения. Таким образом, паучья нить, благодаря козьему племени, становится текстильным сырьем будущего!

Тут вошла коллега Моравски с Антильских островов и рассказала о «выпотрошенной» книге. Читатель, очевидно раздраженный тем, что не смог забрать домой нужный справочник, вырезал из него те тридцать страниц, которые его интересовали. Издание этой книги давно распродано — как ее заменить? На лицах у обоих в течение нескольких секунд холодная ярость сменилась горькой беспомощностью.

— Позвольте вас покинуть, — прошептал я, тактично удаляясь.

— Подождите, — остановил меня Моравски, доставая из-под груды книг на столе тонкую зеленую папку.

Это было досье о семейном положении всех женщин-министров периода Четвертой и Пятой республики.

— Огромное спасибо! — сказал я. — Увидимся на презентации Жеанны де… как там ее?

Последние слова я произнес машинально, как обычно говорят «до свиданья». Если кто-то во всем Оксерре и мог заинтересоваться выходом поэтического сборника, так это он. Но, к моему великому удивлению, он покачал головой. Кажется, я понял почему.

— Вы идете на другое литературное мероприятие?

— Нет, ни в коем случае! Знаете, я немного анахроничен, и большинство современных книг проходят мимо меня. И потом, у меня и без того много дел! Зато я с удовольствием схожу на лекцию о Мальро [47]в следующем месяце. Общество друзей словесности, устраивавшее сегодняшнюю презентацию, юные организаторы которой испытывали недостаток во всем, кроме воображения, обещало провести ряд самых неожиданных встреч — не только совместную конференцию Соллера-Анго-Уэльбека, [48]о которой уже много говорилось, но также «воздание почестей» Жану Мулену [49]перед собором Сент-Этьен актером и режиссером Даниэлем Мегишем.

Я собрал свои вещи со стола, украдкой поглядывая на соседа. Он отложил книгу и больше не смеялся. Чуть склонив голову влево, он, казалось, дремал. Или скорее, как можно было судить по нахмуренным бровям и глубоким морщинам на лбу, был погружен в размышления. Белая борода делала его похожим на Анатоля Франса.

Но это затишье оказалось недолгим. Когда я спускался по лестнице к выходу, до меня снова донесся его негромкий механический смех.

По дороге домой я зашел в мясную лавку. Там оказалась очередь, длиннее чем обычно. Я тут же почувствовал, что происходит что-то странное. Мсье Лекселлен был один, держался очень вежливо, более того — разговаривал! Правда, он ограничивался короткими фразами, но тем не менее — говорил.

— Вам кость, мадам Симон?

— О, нет. Разве мадам Лекселлен вам не говорила? Моя собака умерла. Перитонит. Ей было двенадцать с половиной лет. Перитонит, воспаление матки — и конец. Бедная Фифи!

Несмотря на жару, на мадам Симон были черная шляпка с пером неизвестной птицы и коричневые туфли; между двумя этими деталями, если смотреть снизу вверх, цветовая гамма была следующей: розовые колени, бледно-голубое платье и ядовито-зеленый шейный платок. Все вместе походило на палитру Сутина. [50]Не хватало только красного, но мясо успешно восполняло пробел.

— Как же я натерпелась! — продолжала жаловаться она. — Всего за полгода умерли бабушка моего мужа, мой двоюродный брат, моя собака и моя мать! Да уж, я надолго запомню две тысячи второй год!

Я думал, что Бальзамировщик снова не придет на интервью, — было уже десять минут шестого, а он все не появлялся. Но тут я с удивлением увидел, как он выходит из элегантного серого «мерседеса» на площади Сент-Эсеб. Машина быстро отъехала, так что я не смог рассмотреть водителя. Мсье Леонар извинился, хотя особого раскаяния в его тоне не чувствовалось. На его еще окончательно не заживших губах блуждала улыбка. Казалось, он на самом деле где-то далеко — витает в облаках, как говорится. Мне стоило немалых трудов вернуть его на землю — или, если позволено будет так выразиться, под землю. Судя по всему, в такой прекрасный летний день ему не слишком хотелось говорить о смерти. Пришлось пойти на ухищрения. Когда он сделал заказ (удививший меня так же сильно, как и официантку: горячий шоколад, в такую-то жару!), я начал с самых незначительных вопросов о его детстве и об учебе. Оказалось, у него были блестящие успехи вплоть до старших классов, но потом вдруг «все пошло наперекосяк»: он не сдал вступительные экзамены в коллеж, потом безуспешно пытался попробовать силы во многих областях: изящных искусствах, производстве струнных инструментов, лаборатории органической химии и так далее, но все эти пути приводили в тупик; так продолжалось вплоть до глубокого духовного кризиса, который подкосил его и лишь после долгого восстановительного периода вывел, как он выразился, на «путь в Дамаск» (любопытная метафора для столь мрачной профессии, подумал я). Он прошел стажировку в Сен-Уэне, в первом институте танатопрактики, открытом во Франции.