История одного предательства, одной страсти и трех смертей - Метин Ардити Страница 21

Павлина немного помолчала и спросила:

— Они играли пьесу?

— Пьеса имела бешеный успех, — воскликнула Деспина, довольная тем, что Павлина продолжает разговор. — Шесть недель подряд полный зал каждый вечер! Она снова пойдет в феврале. Мы можем на нее сходить, если хочешь. Мне стоит только попросить, и у нас будут места. Одна из дочерей госпожи Катины, владелицы гостиницы «Лидо», — Вассо Манолиду. Ты знала об этом?

Павлина скорчила рожицу, означавшую «кто это?».

— Вассо Манолиду! Великая актриса! Из Национального театра! Ты ничего о ней не знаешь?

— Ничего, — бросила Павлина с равнодушным видом.

— Ты увидишь ее, это звезда первой величины!

Павлина промолчала.

— Я тебя позову, когда ужин будет готов, — сказала Деспина немного обиженно.

Она вышла из комнаты, а Павлина растянулась на узенькой железной кровати.

Гинкас и его жена Элефтерия пришли тогда на баркас «Два брата» сообщить ей о смерти Ариса.

— Привет, капитан, — крикнула им Павлина. — Вы Ариса не видели?

Встав на край причала, Гинкас потянул за швартовы. Когда «Два брата» ударилась о причал резиновым протектором, он помог своей жене перебраться на лодку, а потом прыгнул и сам. Но зачем сюда пришла Элефтерия? И почему они оба в слезах? Стоявшая на носу лодки Павлина прижала ладонь к губам и задрожала. Гинкас подошел и обнял ее:

— С Арисом случилось несчастье, Павлина.

Она потеряла сознание. Гинкас с женой уложили ее на правой скамье лодки.

Ариса похоронили в тот же вечер. Гроб с его телом, бледным и вздувшимся, поставили на возвышение перед алтарем. На нем были темно-синяя майка и слишком короткие брюки. Повязанная вокруг головы полоска белой ткани поддерживала нижнюю челюсть.

«Такиса нет, и тем лучше, — подумала Павлина. — Такис не любил Ариса, он использовал его. Арис был красивый. Мужчинам, которые любят использовать мужчин, хотелось использовать его. Такис оказался недостоин Ариса».

Гинкас сидел рядом с Магдой. На другом краю скамьи его жена обнимала за плечи Фотини. За ними, не в силах сдержаться, громко рыдали Танассис и Яннис.

Она должна беречь свои силы. Не расстраиваться по пустякам. Не печалиться из-за воспоминаний. Не позволять даже тени уныния завладеть собой. В ее жизни есть цель. Всеми силами, каждой частицей своей плоти, каждой мыслью должна она стремиться к этой цели, пока плод не покинет ее чрева. Выращенный ею плод, который достанется другим людям, потому что с ними ему будет лучше. Она должна постараться произвести на свет самого лучшего, насколько это в ее силах, ребенка. Ее святой долг, пока она не совершила акт предательства и трусости, сделать все для того, чтобы ребенок стал самым сильным, самым большим, самым жестоким, самым хитрым, чтобы его любили, чтобы им восхищались, как восхищался ею отец… Достаточно было ему произнести «моя дочь Павлинка…», и ничто на свете уже не казалось ей невозможным.

«Пусть же все шансы на успех, на счастье и на славу, да, славу, будут с тобой, обожаемое мое дитя, которое я не в состоянии вырастить», — думала Павлина.

Может быть, однажды она будет прощена? Чудом они могут встретиться… Через пять лет, через двадцать пять лет… Кто скажет, что это невозможно? Ребенок будет мальчиком. Она вдруг уверилась в этом. Красивым, сильным, как его отец. Красивым, сильным, образованным Арисом. Необыкновенным мальчиком. Потом вдруг ей представилось, что ребенок будет девочкой, невероятно красивой, с маленькой грудью, как у Мараки, и очень светлыми голубыми глазами, как у нее самой. И эта девочка, Андриана, став красивой молодой женщиной, скажет ей:

— Знаешь, мама, ты не переживай, что ты меня оставила. Благодаря тебе меня любили, за мной ухаживали. Воспитавшие меня люди уважали меня потому, что ты родила меня сильной и красивой, живой и веселой. Людям хочется, чтобы у них росли такие дети. Их любят больше. Нет, не больше — охотнее! К любви примешивается уважение. А любовь полна восхищения, мама… Она дает силы, она окрыляет. Я тебе обязана этими крыльями, мама. Потому что ты все свои силы положила на то, чтобы выносить ребенка, которого любят так искренно и нежно.

«Может быть, однажды дочь так и скажет ей: пусть мной восхищаются, как тобой восхищался твой отец», — подумала Павлина.

Стук в дверь вывел ее из полузабытья. За ней пришла Стелла.

— Вечером мы ужинаем в девять часов.

— Спасибо, мне не хочется есть, — заупрямилась Павлина. — Я лучше полежу.

— Все равно поднимись и посиди с нами, познакомимся.

Пересилить себя и подняться наверх не представляло для нее труда. Мыслями она была далеко-далеко отсюда, чуждая всему и всем, оторванная от происходящего вокруг. Все ее жизненные силы были сосредоточены в животе. Она просто-напросто стала своим животом и ничем другим быть не хотела.

— Иду, — сказала Павлина, однако у нее было такое чувство, будто остается на месте, отправляя кого-то вместо себя.

Две сестры ждали ее в гостиной, плохо освещенной, загроможденной тяжелой и слишком многочисленной для такой комнаты мебелью. Там же Павлина увидела какую-то супружескую пару, занявшую один из диванов.

— Я пригласила наших друзей Лазаридисов поужинать с нами, — объяснила Стелла. — Так ты побыстрее начнешь знакомиться с нашим узким фалерским мирком. Вот, познакомься, представляю тебе госпожу Шриссулу и господина Павлоса.

Павлина обменялась с гостями рукопожатием и села на один из диванов, рядом с Деспиной. Супруги, улыбаясь, смотрели на нее. Раз или два они, судя по виду, порывались что-то сказать, но так и не решились прервать молчание.

Павлина подумала, что эта госпожа Шриссула когда-то, наверно, блистала красотой. Сейчас она приближалась к пятидесяти, грудь и живот у нее оплыли, тело стало грузным, однако изумительная посадка головы сохранилась, несмотря на годы. Тонкий, немного длинный нос с изящно вырезанным крыльями придавал лицу выражение благородства. А большой, очень красивый рот, быть может слегка узковатый, если иметь в виду губы, производил впечатление изысканности. Рыжеватые волосы были зачесаны наверх по моде голливудских звезд.

— Шриссула держит бакалейную лавку на углу улиц Заими и Ахиллеса. Это наша любимая бакалея, — сказала Стелла. — Павлос — главный консьерж в гостинице «Лидо», это в конце Заими, на берегу моря.

— Какой еще главный консьерж? — воскликнул, громко засмеявшись, Павлос. — Просто консьерж Ты что, других консьержей знаешь?

— Есть еще ночной охранник, — обиженно заметила Стелла.

Шриссула улыбалась, глядя на мужа. Этот крупный человек высокого роста почему-то не производил на окружающих сильного впечатления своей внешностью. По таким лицам взгляд скользит, не задерживаясь. В памяти остаются лишь очки в массивной оправе.

Едва Павлина села, как Стелла поднялась и начала командовать: