Бальзамины выжидают - Марианна Гейде Страница 21

А было ведь по-другому? Было? Было? В летнем лагере собирали клубнику, немолодую и усатую, как еврейка, или как выдался урожайный год и повсюду абрикосы лежали и гнили, прямо на земле превращались в брагу.

По ночам прилетали бражники и бражничали. Кажется, в тот год всё уродилось, и частично съелось, частично выпилось, частично перебродило и ушло в землю, а больше никогда уже такого не было, да и не будет.

Бражник толст, мохнат, как мышь. Как хлопнет, схлопнется и потом валяется на полу ветошкой. Нарочно оставлял окно открытым, приманивал на лампочку, хотя, опять же, комары. Сосали-сосали кровь, оставляли со своей отравленной слюной частички других людей. В какой-то момент показалось, что кровь у всех давно перемешалась и её разливают теперь из одного чана большим медным уполовником. Как бы не так. Сидит и думает: какого цвета кровь у Артемия Шварца? Густая какая-нибудь, не как у людей, прозрачная, как эпоксидка. Пустить бы кровь Артемию Шварцу, посмотреть, какая она, — нет, нет, перестать думать, количество мыслей, отпущенное всякому мозгу согласно бюджету, ограничено, так что если мы теперь подумаем, а потом ещё подумаем, то завтра, может быть, нам и подумать уже не получится, да и что их думать, мысли эти, когда на них следы от чужой гигиенической помады, и герпес, и чёрт знает ещё что можно подцепить, думая эти непонятно чьи мысли.

Вот он, мозг. Лежит, приготовленный, смазанный, соблазнительный, как трюфель. Весь в каких-то жилочках, и ниточках, и изгибцах. Сам себя думает. А что ему ещё думать, когда рук нет, ног нет, головы, собственно, нет, и никаких чувствилищ, в которых могли бы зарождаться всякие чувства. Мозг лежит в трёхлитровой банке и думает. Скрывал от хозяйки — боялся. Был уже тут такой один — хранил под плинтусом чужие золотые зубы. Как-как вы говорите, Анна Леонидовна, чужие? Так, может быть, свои? Очень можно: когда куда-нибудь в гости собирается, то надевает, чтобы покрасоваться, а дома снимает. И хранит под плинтусом, чтобы не спёрли. Посмотрела косо: трезвый ли? Был уже тут такой один, нетрезвый, под шумок вынес стереоустановку и полное собрание сочинений Герцена. Крепко задумался: откуда у Анны Леонидовны стереоустановка? Она так же мало с ней вяжется, как вся эта нелепая история с чужими зубами со всеобщей историей. Скорее всего, склонный к нездоровым радостям жилец попросту решил исправить эту несостыковочку, восстановив изначальную гармонию. Откинул крышку и вставил мозг на место — сегодня предстояло обдумать одну вещь.

По улицам в то время гонял неопознанный вирус, вызывающий амнезию. Люди забывали всё — свои права, обязанности, планы на будущее и виды на прошлое. Всякий разумный человек старался задокументировать, запротоколировать, сфотографировать своё прошлое и сдать в архив до лучших времён, но квитанции терялись, номера в архиве забывались, всё перепуталось, и у одного вдруг оказывалась двойная жизнь, а у другого никакой. Все находились в панике, все напрягали боковую линию, все некоторое время ходили без имён и без лиц. Артемий Шварц переехал с улицы Свободы и, как рассказывали, удалился в какое-то загородное поместье в обществе приближенных лиц, где они замуровали все входы и выходы и круглые сутки предавались

оргиастическим бесчинствам и изящной словесности. Так, во всяком случае, хотелось думать. Он же завёл себе сейф и прятал мозг, зная, что лучших времён никаких не будет, но, может быть, удастся контрабандой протащить мозг в будущее, где им, на худой конец, смогут воспользоваться потомки. Ключ от сейфа зашил себе под крайнюю плоть.

Явились вдруг две девчушки-студентки, хихикающие и пьяненькие, Алина и Алина, как они утверждали, не могли поделить своё имя. Долго не хотел их впускать — могли занести инфекцию, потом всё-таки открыл, косясь хозяйки, выставил им пачку чёрного чая и хлеб «дарницкий», включил радиоприёмник. Одна, пострашнее и пообтрёпанней, сказала, растягивая слова: «онааа… всё время. всё делает как йа-а-а-а», другая, вращая белками, отговаривала: «не слу-у-ушайте её, не слу-у-у-шайте!». Девушки хотели большой и чистой любви и выяснить, кто из них настоящая Алина, он продемонстрировал им ключ от сейфа и предложил кинуть жребий. Стали искать монетку, но монетки не оказалось, только у одной в кармане джинсов обнаружились какие-то экзотические деньги с дыркой посредине и без существенных отличий аверса и реверса. Так прошли приблизительно сутки.

Небо, гигантское брюхоногое, шествующее по земле и по водам одинаково равнодушно, втянуло в себя тонны и тонны использованного, дышаного-переды- шанного инициированного воздуха, нагретого человечьими трахеями, — и замерло. Улицы, очумев, замерли,

как кролики, и только шевелили воспалёнными слезящимися носами. Всё угомонилось и заснуло, где играло, не прибравшись, потому что никто не следил за порядком. Утром он решился-таки выйти на улицу, разведать обстановку. Обстановка была та ещё. Случайный прохожий — с удочкой! С четырьмя блёклыми рыбками в цел- лофанчике! На мосту в четыре часа утра! — спешил к своей, должно быть, кошчёнке, живым побаловать. Он спросил прохожего:

Не подскажете, где находится улица Свободы?

Теперь уже везде, — равнодушно ответил прохожий и прохаживал себе мимо, потрясая мутным пузырём. Он подумал: «нужно будет переписать карту».