Дама в палаццо. Умбрийская сказка - Марлена де Блази Страница 21

Я начала кампанию среди местных поваров, но мне не давали даже объяснить, чего я хочу. А от тех немногих, кто соглашался выслушать мою просьбу, сдать кухню в giomi di chiusura, в свободные дни, я получала твердый, безусловный отказ. Глупо было впустую блуждать по городу, замкнувшему слух перед нуждами и желаниями чужаков. С горя я принялась списываться с редакторами газет и журналов, выпрашивая отсрочку. Хотя и понимала, что, если не договорюсь насчет кухни, мне останется только сдаться. А уж рецепты для книги нужно было подготовить немедленно, иначе все пропало. Должен же найтись хоть один закрытый ресторан или пустующая кухня какого-нибудь учреждения. Я сходила в городской совет, добилась приема чиновника среднего уровня и спросила, не знает ли он свободной кухни, которой я могла бы воспользоваться. Снять, надолго или хоть на несколько дней.

— Mа, signora, — отвечал он, — но, синьора, городской совет — не агентство помощи беженцам. Вам следует обратиться в «Карита» или в «Красный Крест».

На меня тупо смотрели черные глаза с картины Гойи. Двумя фразами он отделался от меня и махнул мне рукой, приказывая удалиться. Аудиенция окончена. Мне было холодно, я словно заблудилась в романе Кафки: старушка, пришедшая вымаливать пенсию, поплелась вниз по темной сальной лестнице, запуганная нечистоплотным, дышащим луком чиновником в пластмассовом воротничке. Но американка пошла в атаку.

— Беженцев? Но я вовсе не беженка. У меня итальянские документы, постоянный вид на жительство, я замужем за итальянцем, и паспорт гражданки Соединенных Штатов Америки тоже при мне! — Утратив обычную рассудительность, я с удовольствием повторила: — Я американка с видом на жительство в Италии. Я недавно живу в Орвието и обратилась к вам с доверием. В надежде на совет или указание. Как вы смеете смотреть на меня свысока? — последние слова я отчеканила, словно говорила в микрофон.

Вице-мэра — или кому там принадлежали эти мертвенные глаза — словно распластало по стулу порывом бурного ветра. Я развернулась на каблуках и, хотя и покраснела и запыхалась от злости, открыла и закрыла за собой дверь с изяществом фигуристки.

Прямо за дверью сидел, ссутулившись над кроссвордом, секретарь. Он только глаза поднял, с насмешкой приветствовав меня:

— Buongiorno, signora. Buona giornata.

Этой выходкой я окончательно утвердилась в глазах орвитецев как «американка со странностями». С тем же успехом могла бы повесить себе на грудь вывеску. Тень Эсфири то и дело всплывала в моих отношениях с Орвието. Думая об этом, я неловко и невесело спустилась по мраморным ступеням, прошла мимо открытых дверей полных дыма комнат, мимо двух женщин, стоявших между дверями своих кабинетов и подпиравших голову рукой с сигаретой. Обе покачали головами, удивляясь чему-то.

Я позвонила сообщить агенту, что у меня нет кухни и мне нужна новая отсрочка. Она ответила, что заставлять редактора ждать без предупреждения — дурная манера. «Если мы не можем установить крайний срок и выдержать его, лучше совсем не браться, — сказала она мне. И, чтобы смягчить удар, добавила: — Пока».

Я понимала, что должна по крайней мере приготовиться к долгому унылому ожиданию. Но еще надеялась.

— Нет, — сказала я. — Нет, в новый срок я уложусь. Да, понимаю. Да, буду держать вас в курсе. Нет, телефона все еще нет. Нет, е-мэйла тоже.

На этом признании я рассмеялась, и она тоже.

Сперва найду для себя плиту в любой части этого этрусского городка. Потом уж подумаю об е-мэйле.

— Все почти готово, — сказала Миранда Пышногрудая. — Открываю к Ognissanti, Дню Всех Святых. Вы приедете, да? Там только тридцать одно место. Позвоните или заезжайте заранее, предупредите, если приедете. Prendiamo un bel caffe insieme. Выпьем с вами хорошего кофе.

Мы встретили ее в супермаркете в Орвието Скало — послевоенном, уродливом районе, расположенном ниже исторического центра и поодаль от него. Она толкала перед собой тележку со щетками для плиты, пластиковыми обертками, кулинарным пергаментом и бумажными полотенцами. И с двумя пятикилограммовыми мешками муки. Я приревновала к муке. К щеткам для плиты приревновала еще сильнее. Как и к ее планам. В ее возрасте большинство думает только о кресле-качалке, а она вот вертится, таскает мешки с мукой и открывает ресторан. Хотела бы я открыть ресторан! Она сказала, что должна бежать, что у нее впереди еще четыре магазина, а потом надо успеть встретиться с маляром, расписывающим новое заведение. Он сегодня заканчивает стены столовой. Зеленые, как листья оливы, сказала она. Его надо накормить обедом. И еще отскрести плиту. Подержанную, купленную на распродаже в Кастель Джорджо. Установили сегодня утром. Монахини о чистоте и не думали, сказала она. А открывает она 1 ноября. В День Всех Святых. Послезавтра.

— Buona fortuna. Auguri, Miranda, — пожелали мы. — Удачи.

— Думаю, я нашла себе кухню, — сказала я Фернандо, глядя, как она громыхает тележкой по проходу, придерживая мешки.

— Давай съездим на открытие — может, тебе позволят осмотреться. Если она согласится — мысль хороша. Но пока не слишком надейся.

Фернандо все уговаривал меня на несколько недель вернуться в Сан-Кассиано и воспользоваться кухней бара в те часы, когда бар закрыт. Или развивать агротуризм. Но мне в этой идее что-то не нравилось. Я сама точно не знала что. Может быть, мысль о возвращении, хоть я и знала, что нас примут с радостью. Может быть, именно их великодушие меня и отпугивало. Я предпочитала «вернуться домой» в достатке, а не в нужде. Или в беде. Пригласить их на обед, когда мы устроимся. Если кто-то из них до того времени доживет. Нет, возвращаться в бар совсем не годится. А вот Миранду я бы попросила спокойно.

Медная вывеска болталась на кованом железном крюке, вбитом между камнями маленького низкого дома. Сквозь занавесочки двух верхних окон виднелся свет. Над окнами кустистыми бровями выгибались ветви сосен. Внизу была побитая непогодой деревянная дверь и свежепокрашенные темно-зеленые ставни по сторонам длинных окон с рельефными волнистыми стеклами. «Миранда» — провозглашала вывеска, изящно выгравированная по металлу и подсвеченная газовым огоньком в железном фонаре. Пучок оливковых веток, увешанных крупными плодами и перевязанных бечевкой, был приколот к двери охотничьим ножом. Старинный знак гостеприимства. Дом приглашал путников, прохожих, обещал уют и отдых. Увидев этот знак, я припомнила, что на дверях капитанов в Натакете прикалывают ломтики ананасов. Тоже старинный знак гостеприимства. «Капитан вернулся из странствий по Южным морям, из Вест-Индии, и ждет вас».

За дверью шла игра в карты. Шестеро мужчин в шерстяных беретах и многослойных свитерах, расположившись за круглым столом, орали все разом и прикуривали сигареты от непотушенных окурков, словно хранители огня. Они играли в брисколу, а ставкой служили простые стаканы пурпурного вина. Эти уже поужинали.

— Sera, sera. Buona sera, добрый вечер! — заговорили они, едва подняв головы навстречу чудакам, явившимся ужинать в девять часов, когда все добрые люди, кроме игроков, должны быть в постели.