Теплая вода под красным мостом - Е Хэмми Страница 21

С того самого ливня я и пальцем не коснулся Саэко. У меня появилась надежда, что постепенно в её теле всё-таки скопится хоть немного воды. И вот в день, когда на отрывном календаре в офисе нашего отделения появился листок с надписью «Холодная роса» [2], я перешёл через красный горбатый мост и, оказавшись в доме Саэко, предложил:

— Давай после такого перерыва вновь полежим на тёмно-синем плаще.

Я подспудно надеялся, что плащ, с которым было связано столько воспоминаний, вызовет воду. Саэко взглянула на меня так, будто узрела говорящий шкаф. А потом бесстрастно сказала:

— Ты шутишь?! Сейчас холодно. Да и воды уже давно нет!

— А вдруг? Может быть, что-то скопилось.

— Нет, уже нет!

— Но ведь и в пересохшем колодце может вновь появиться вода. Ведь бывает, что даже далёкий и слабый толчок землетрясения возвращает воду в пересохшие русла…

— Во мне уже нет воды!

— Раз нет, значит нет. Но ведь можно же попробовать. На всякий случай примем меры предосторожности…

Саэко не спеша достала тёмно-синий плащ и расстелила его на циновках. При этом она твердила, что воды нет, и всё это глупости.

Действительно, из её тела не вылилось ни капельки воды. Был лишь запах тепловатой воды, въевшийся в плащ ещё в летние дни. Под влиянием этого памятного запаха я надавил на тело Саэко, навалился на него как дорожный каток, всячески пытаясь извлечь хоть несколько капель.

Саэко расплакалась и взбунтовалась. Тут из-под циновок послышались неприятные звуки: в пол снизу, из комнаты на первом этаже чем-то стучали. Через окно, обращенное к морю, влетели Пепе и Пипи; повиснув на карнизе, они с беспокойством заглядывали в комнату.

Мы изменили позы и уселись на циновках. Получилось так, будто мы сидели на дне бассейна, из которого выпустили воду. Из-под циновок по-прежнему доносились звуки ударов о пол: ба-бах!

Саэко попыталась объяснить:

— Это бабуля сердится. Она стучит в потолок ручкой метлы. Требует, чтобы ты убрался! Она знает, что воды уже нет, а ты всё пытаешься извлечь её из меня.

Я опустил голову. Женщина продолжала:

— Ты не можешь любить пустую флягу! Ведь на самом деле ты любил флягу, наполненную водой. Ты любил воду!

Мне подумалось: она имеет в виду, что я любил только крем из вафель, только заварной крем из пирожного, только самую сердцевину ореха, только содержимое пирожка с мясом, только икру из сельди, только сок плодов кокоса… Потом я попытался рассуждать от обратного: вафли без кремовой начинки, оболочка пирожного без заварного крема, сердцевина без ореха, пустой кокосовый орех… Слова Саэко показались мне справедливыми.

Из-под циновок продолжал доноситься глухой стук:

— Ба-бах!

Саэко направила на меня палец:

— По сути вода была стыдом, а я — вместилищем стыда. Ты любил только стыд и не был способен любить вместилище. Ведь так! Признайся!!

В меня будто стреляли из пистолета. Голос Саэко разносился так, как если бы мы находились на дне пустого бассейна.

Я спрашивал себя: неужели ещё совсем недавно мне доводилось всякий раз омываться двумя литрами стыда при встрече с этой женщиной!? Тот стыд был тепловатым, и мне в самом деле было чертовски хорошо.

Саэко продолжала:

— Ты, этот самый, ну… как называется человек, у которого нет дефектов? Ну, ты же знаешь.

— Ты имеешь в виду «здоровый человек»? — тихо подсказал я.

— Да, именно! То, что ты говоришь, это удобная логика здорового человека, который получает удовольствие от страданий других.

Вот оно как? Я не мог ни возразить, ни согласиться. Внизу продолжала бушевать бабуля:

— Ба-бах, ба-бах!

Я осторожно перешёл в наступление. Задал Саэко вопрос, который уже давно сидел у меня в голове:

— Тебе было плохо? Тогда, когда мы изгоняли из тебя воду?

Саэко в раздумье наклонила голову. Потом подняла её:

— У меня было двойственное чувство. Одно накладывалось на другое. Стыд сочетался с удовольствием. Но я старалась разграничить их. Всё время думала, что это следует сделать.

Я вздохнул.

А разве бывает так, что человеку хорошо и при этом не стыдно?

Возьмём такой случай: октябрь, человек лежит на морском пляже, краем глаза посматривает на скопление облаков над головой и на море у ног, дремлет. У него хорошее-хорошее настроение, но не таится ли в глубине души чувства стыда? Очнувшись от полудрёмы, он видит, что из-за туч хлынул сноп солнечного света, он омыл море и его самого. Это вызывает восторг и радость. Но не сопровождается ли радость чувством смертного стыда? Орган. Фантазия для хорала. О, как приятно! О, как стыдно! Если переосмыслить и обобщить, то не окажется ли, что ощущение радости непременно сопровождается чувством стыда или постыдно само по себе? И нельзя познать подлинную радость, если она не сопряжена с острым чувством стыда? Остаться человеком, которому чувство стыда незнакомо? Нет, всё-таки, много любовного сока, этой тепловатой воды, воды стыда — это самое замечательное ощущение в мире!.. Всё это я хотел сказать Саэко. Хотеть-то хотел, но не мог как следует объяснить.

Летучие мыши с длинным научным названием, свесившись, как всегда, вниз головами, смотрят на меня. По их представлению, это я повернулся вверх тормашками и смотрю на них именно с этой позиции. Возможно, всё это представляет собой перевёрнутую с ног на голову картину в конце, нет, в самом начале цепи, связывающей Саэко, меня и летучих мышей.

Бабушка всё ещё стучала в потолок.

Вглядываясь мне в глаза, Саэко изрекла:

— Я решила провести чёткую грань между радостью взаимной плотской любви и стыдом. Потому что в мире нормальная половая любовь не сопровождается таким постыдным выделением воды; вообще, не сопряжена с выделением воды. Теперь и я стала такой, как всё.

Её слова содержали в себе утверждение и вопрос: воды нет! Что ты теперь будешь делать? Мой рот широко раскрылся, словно бы я стал свидетелем того, как земная твердь, до этого безмолвствовавшая, вдруг с грохотом разверзлась. Я ответил, словно подвел черту:

— Я люблю Саэко, из тела которой изливается много воды.

Я ещё не успел закончить фразу, как она резко ответила — словно сломалась ветка сухого дерева:

— Расстаёмся?!

Старуха бушевала внизу:

— Ба-бах, ба-бах!

Я поставил лишь одно условие нашего расставания.

Я сказал: ты обязана это сделать; я настоятельно прошу тебя совершить один ужасный поступок; для меня это последний шанс, если ты сделаешь это, я оставлю тебя в покое и молча уйду.