Днем и ночью хорошая погода - Франсуаза Саган Страница 21

Конрад: А ведь, ей-богу, вы правы, сударыня! Мы пустим ему кровь! К оружию, господа! К оружию! Все на поиски негодяя!

Анаэ: Мы быстро выгоним его из зарослей, где он укрылся! Впятером-то!

Венцеслав: Боюсь, вы хотите сказать, из пивной, а не из зарослей. В людном месте легче всего укрыться.

Думаю, в это самое время он ест кислую капусту, пережевывая вместе с ней свой провал.

Корнелиус: Он так заболеет! Неприятности в сочетании с кислой капустой губительны для пищеварения, знаю по собственному опыту, так ведь, Адель?

Заинтересованное молчание.

Адель: Понятия не имею, на что вы намекаете.

Корнелиус: Вспоминайте, вспоминайте! Помните тот день, когда вы собирались ехать в Ганновер навестить вашу матушку после обильного обеда в ресторации у Царера, где было много кислой капусты? Вы тогда еще упали и вывихнули лодыжку и на восемнадцать дней потеряли способность передвигаться, а все потому что, не знаю зачем, сунули ногу в подножку кареты.

Адель: И что такого? И вообще, как это вы не знаете зачем? Что это значит: «Я не знаю, зачем вы сунули ногу в подножку кареты»? Что вы хотите этим сказать?

Корнелиус: Что сказать? Правду! Вам всего и надо-то было — спокойно выйти из кареты! Так нет! Вам понадобилось… Короче! Вместо того чтобы спокойно спуститься… От ваших воплей у меня так схватило печень, что я три дня провалялся в постели! Это был сущий кошмар! У вас нога, у меня колики! Страшно вспомнить!

Анаэ: А я помню, отлично помню! Бедняга Корнил! Ты даже попросил прислать тебе греффа, чтобы подлечиться!

Корнелиус: Никаких Корнилов! Никаких Корнилов, черт подери! Я сказал! Ладно! Короче! Боль, которую я испытал, увидев вас распростертой на земле, а также боль оттого, что вам пришлось отложить вашу поездку, поразила меня до глубины души, дорогая Адель! Вот я и думаю: может, и этого горе-анархиста его досадный промах привел в состояние прострации и пригвоздил к месту?

Адель: Досадный промах! Досадный промах! Ему не удалось убить австрийского эрцгерцога, и это называется «досадный промах»!

Корнелиус (невинно): Ну да, вы же не станете отрицать, что промахи бывают разные! Вот этот мне кажется весьма серьезным!

Анаэ громко хохочет тем самым смехом, от которого вороны падают на лету. Все застывают.

Анаэ: Давайте же, господа, давайте! Берите рогатины, шпаги, ножи! Ату его! Скорее, господа, в леса! Где собаки? Где охотничьи рога? Едем, едем!

Она выходит в развевающемся платье, звоня на ходу в колокольчик, за ней устремляются возбужденные мужчины, разбирая по пути развешанное по стенам оружие. Все веселы и румяны. Один Фридрих плетется нога за ногу. Несколько мгновений спустя он возвращается, бросает шляпу и револьвер и спокойно растягивается на диване, напевая.

Фридрих:

Ла-ла-ла-ла-ла-ла моей милой…

Ла-ла-ла-ла-ла-ла целовал…

Ла-ла-ла-ла-ла-ла дрожал, дрожал…

Ла-ла-ла-ла-ла-ла с балкона упал…

Э-э-э-э… Нет… Как это…

Ла-ла-ла-ла-ла-ла трепетал, трепетал…

Конрад (за сценой, кричит из соседней комнаты): Да где же эти перчатки?

Фридрих падает на пол и прячется под диваном.

Анаэ (за сценой): Наверное, в музыкальной гостиной!

Входит Конрад, ищет повсюду перчатки.

Конрад (кричит): Я их тут не вижу! (Бормочет сквозь зубы.) А вот что я вижу, так это шляпу мужа, в которой должны быть две хорошие дырки в самом верху! Несчастный слепец! Я убью его, убью!

Фридрих лежит, скрючившись, под диваном.

(Продолжает поиски.) Да, любовь моя, мой яркий пламень, моя рыжая орлица! Я ваш, весь ваш! Сейчас иду! Они какие — тканые или вязаные?

Анаэ (из-за сцены): Кожаные, из дикобраза! Идите же сюда, мой ангелочек! Скорее!

Конрад: Кажется, нашел! (Пытается примерить перчатки, но обе его руки тонут в них.) Черные? А они большие!

Анаэ (из-за сцены, гордо): Я ношу восемь с половиной.

Конрад: Знаю. Я столько раз целовал ваши прелестные ручки. Мне их уже не хватает, мне не терпится увидеть их, а еще больше мне не терпится убить этого спящего Адониса! (Вынимает из кармана какой-то флакон, идет к шкафу, достает бутылку водки и вливает туда жидкость.) Эта водка успокоит нашего и без того слишком спокойного муженька! (Затем берет на рояле два звучных аккорда и выбегает из комнаты.)

Анаэ (за сценой): Ну же? Ну? Мой чахоточник, эрудитик мой, шалунишка! Где же вы? Ату его, ату!

Конрад: Ату его! Ату его! Ваше жаркое тело — вот моя дичь, и вы знаете это, любовь моя!

Фридрих лежит неподвижно, затем медленно выползает из-под дивана и подходит к окну.

Анаэ (за сценой, гораздо дальше, во дворе): Едем! Едем же скорее, друг мой! А то пропустим самое веселье.

Фридрих смотрит в окно, как остальные уезжают в сторону города.

Фридрих (отряхивая пыль с одежды): Что за жизнь! Что меня заставляет все еще цепляться за нее? Неужели этот идиот, этот «человек» так и не оставит меня в покое? (Улыбается, глядя в окно.) Прелестная парочка! Как он ни трусит за Анаэ, ему ее не догнать. Уж она шагает, так шагает! (Задумывается на какое-то время.) Однако, по всей логике, как муж, я должен быть спокоен! (Оборачивается и идет к шкафу.) Ну и что же на сей раз хочет от меня этот полюбовник? Здесь водку пью только я, и он это прекрасно знает. Чего он там намешал? Отравить меня, что ли, вздумал? Дворянина? Старинного рода? (Он открывает бутылку, нюхает, капает немного на руку, останавливается в нерешительности.)

В этот момент в гостиной справа слышатся тяжелые шаги.

(Стонет.) Да оставят они меня когда-нибудь в покое?! О чем только думает этот святой Варнава? (Прячется за шторой.)

Тяжелые шаги приближаются, Фридрих в изумлении высовывает голову и сразу же прячется снова. Входит крупный бородатый мужчина, фигурой напоминающий Ганса Альберта. Одежда на нем разорвана, рубашка распахнута, он с усмешкой озирается по сторонам.

Мужчина: Никого в доме! Ха! Ха! Ха! Ха! Эти хищные буржуа, эти кровопийцы, наверное, отправились к Цареру набивать себе брюхо пирожными и горячим шоколадом! Безмозглые толстопузые ничтожества, мерзкие жирные черви! Жалкие прислужники этой коронованной гадины! (Замечает на стене портрет австрийского эрцгерцога, плюет на него, затем срывает, бросает на пол и топчет.) Ах ты! Опять я промахнулся! Но ничего! С каждым разом я ближе! Все ближе и ближе! И скоро подберусь совсем близко! Я убью тебя! Я оторву тебе голову и брошу ее на растерзание твоему народу! А потом брошу ему головы твоих приспешников! (Плюет на пол у самых ног Фридриха, который дрожит как осиновый лист и стучит зубами. Его так трясет, что со стола падает табакерка. Мужчина тянется к револьверу.) Что это? Что такое? (Выглядывает в широко раскрытое окно.) А, ветер. Да, это ветер! Яростный ветер, прилетевший из глубины веков, ветер истории! (Поддает ногой табакерку, та ударяется о ноги Фридриха. Мужчина опрокидывает стол, стул, срывает шторы и т. п., бормоча ругательства.) Жирные свиньи! Эксплуататоры! Дармоеды!.. А это что такое? (Замечает бутылку с водкой.) Вот это да! Так это же водка! Вот что пьют рабы императора, этой дохлой рыбины! Что ж, выпьем за его смерть! Смерть императору! (Пьет из горлышка.) Смерть эрцгерцогу! (Снова пьет.) И Австрии — смерть! (Снова пьет.) И священникам — тоже смерть! (Снова пьет.) Смерть… Э-э-э-э… Э-э-э-э… (Пошатывается.) Ну ладно! Пусто. (Бросает бутылку на пол, та со звоном разбивается. Берется за другую, с греффом.) А это еще что? Грефф? Какой такой грефф? Что за грефф? Наверное, какой-то сладенький ликер, который пьют разные дамочки да изнеженные прислужники самодержавия. (Делает большой глоток и застывает на месте.) Ух! (Какое-то время стоит неподвижно с удивленным видом, затем роняет бутылку, падает вслед за ней на пол и сразу же начинает храпеть.)