Секреты обманчивых чудес. Беседы о литературе - Меир Шалев Страница 21

Потом Харди сделает нам одолжение и опишет Батшебу подробно. Но на этом этапе не только Габриэль стоит по другую сторону изгороди, но также и мы, читатели. Красивое лицо Батшебы Эвердин скрыто капюшоном, и мы с Габриэлем пытаемся угадать его в соответствии с нашими желаниями. Точно так же мы представляем себе вид библейской Батшевы (Вирсавии), и троянской Елены, и праматери Рахили, и Аталанты из Калидона, и всех прочих красивых женщин — соответственно потребности, живущей в нашей душе.

Если бы Габриэлю с самого начала удалось увидеть ее лицо, оно показалось бы ему красивым или не очень, в зависимости от того, нуждалась ли его душа в кумире или ею уже завладел кто-то. А так как с некоторых пор душе его явно чего-то недоставало и нечем было заполнить пустоту, томившую ее, то вполне естественно, что сейчас, когда воображению его был предоставлен полный простор, он нарисовал ее себе ангелом красоты.

Скупость в описании красоты свойственна не только Библии. Я уже упоминал, что Гомер не описал нам Елену Прекрасную, но в «Илиаде» появляются и другие красивые женщины — как, например, Андромаха, жена Гектора, весьма впечатляющий образ, а также юная пленница Брисеида, — и все они тоже не описаны.

Между прочим, эта пленница поначалу была отдана Ахиллу, самому большому герою в греческой армии, осаждающей Трою, но потом ее отнял у него царь Агамемнон. Тогда Ахилл отказался сражаться, пока ему не возвратят девушку. Именно в этом месте Гомер сообщает нам, что Брисеида «прекрасна лицом», «прекрасноволоса», а также «прекрасноланитна», но, увы, — этого недостаточно. У нас нет возможности представить себе, как выглядела эта Брисеида, и все, что нам остается, — это воображать себе Брисеиду (а также Елену и Андромаху) точно так же, как это делают Томас Харди и Габриэль Оук, то бишь соответственно потребностям нашей души, исходя из той пустоты, которую мы хотим заполнить.

Кстати, должен сказать, что особое раздражение вызывает здесь тот факт, что описанию оружия Ахилла Гомер посвящает триста строк подряд. Мы узнаём, что нарисовано на его щите, сколько слоев бычьей кожи покрывает его нагрудные латы и какие именно украшения находятся на рукоятке его меча. Но ни единого слова о внешности той красивой пленницы, из-за которой этот меч не был поднят.

Авторы Библии, при всем общеизвестном отличии их стиля от стиля Гомера, в этом вопросе похожи на него. Нам недостает описания Рахили, красота которой заставила Иакова служить Лавану целых четырнадцать лет, и Сарры, из-за красоты которой Авраам опасался за свою жизнь, зато мы имеем длинные и удивительно скучные главы, посвященные чашечкам, завязям и цветкам меноры [53], и всем ее щипцам и лопаткам, а также жертвенникам, и ручкам, и умывальникам, и колонкам, и колоннам скинии Завета [54]и Иерусалимского Храма.

Эти предпочтения могут вызвать раздражение читателя, но соображениям, стоящим за ними, нельзя отказать в литературной разумности. Факт: прошло три тысячи лет, и сегодня воспроизводством храмовых принадлежностей интересуются лишь несколько слабоумных, желающих возвести Третий Храм в нынешнем Иерусалиме, но красивые женщины Библии, равно как и греческой мифологии, и поныне продолжают вызывать любопытство многих читателей, а также, к нашей радости, и писателей, пытающихся дополнить недостающее.

Только четыре слова сказаны в Библии о красоте Рахили: «Красива станом и красива лицем» [55]. И точно те же слова — «красив станом и красив лицем» — сказаны потом о ее сыне Иосифе [56]. Этот повтор породил великое множество комментариев, утверждающих, что Иосиф и его мать были очень похожи друг на друга, и такое сходство стало весьма существенной темой в «Иосифе и его братьях» Томаса Манна. Может быть, Томас Манн именно поэтому так детально описывает Рахиль и ее сына. Но кроме того, можно ощутить то огромное удовольствие, с которым он это делает, злорадное удовольствие читателя, которого Библия лишила этого описания и который теперь додумывает его сам:

Дочь Лавана была сложена изящно, этого не могла скрыть и мешковатость ее длинного желтого одеяния. […] Черные волосы девушки были скорее взлохмачены, чем кудрявы. Она была подстрижена очень коротко […] оставлены были только две длинные пряди, которые, падая от ушей и по обе стороны щек на плечи, завивались внизу. С одной из них она и играла, покуда стояла и глядела…

Но кто может нам гарантировать, что она выглядела именно так? И кто поручится, что предположения Томаса Манна относительно красоты Рахили заполнят пустоты в наших сердцах? Возможно, они написаны соответственно потребностям его собственной души:

Какое милое лицо! Кто опишет его обаянье? Кто расчленит совокупность всех отрадных и счастливых сочетаний, из каких жизнь, широко пользуясь наследственным добром и добавляя неповторимое, создает прелесть человеческого лица — очарование, которое держится на лезвии ножа, всегда висит, хотелось бы сказать, на волоске.

У Томаса Манна тоже нет определения красоты, но у него есть интересная мысль касательно ее возникновения и воздействия. Говоря о красоте Рахили, он добавляет:

Изменись лишь одна черточка, лишь один крохотный мускул, и уже ничего не останется и весь покоривший сердце обворожительный морок исчезнет начисто.

Иными словами, секрет красоты Рахили — а возможно, женской или вообще человеческой красоты — состоит в сочетании, в комбинации. Отсутствие хотя бы одной детали в этом сочетании не умаляет красоту, а уничтожает ее нацело. Таким образом, красота не подчиняется закону линейного, шаг за шагом, увеличения — она представляет собой дихотомическое сочетание составляющих, которое может выступать только сразу во всем своем великолепии либо отсутствовать полностью.

И еще одно определение красоты есть у Томаса Манна, оно с точностью совпадает с понятием потребности нашей души, ибо в этом определении красота есть не только черты и формы, но также сияние душевных достоинств:

Рахиль была красива и прекрасна. Она была красива красотой одновременно лукавой и кроткой […] видно было — Иаков тоже видел это, ибо глядела Рахиль на него, — что за этой миловидностью кроются, как источник ее, дух и воля, обернувшиеся женственностью храбрость и ум.

Иными словами, подлинную красоту придают женщине не только сочетание черт лица, но также излучаемый ею свет и душевная выразительность:

Но самым красивым и самым прекрасным было то, как она глядела, смягченный и своеобразно просветленный близорукостью взгляд ее черных, пожалуй, чуть косо посаженных глаз: этот взгляд, в который природа, без преувеличения, вложила всю прелесть, какой она только может наделить человеческий взгляд, — глубокая, текучая, говорящая, тающая, ласковая ночь, полная серьезности и насмешливости; ничего подобного Иаков еще не видел или полагал, что не видел.