Повести Сандры Ливайн и другие рассказы - Александр Кабаков Страница 21

И этот способ – отравление – был еще самый простой из всех, которые приходили мне на ум! Представляете? А когда я начинала обдумывать, как застрелить его из пистолета, или задушить его же брючным ремнем, или зарубить топором, как убили старуху в каком-то русском романе, у меня вообще голова начинала идти кругом. Откуда я возьму пистолет? Я даже не знаю, где он хранит свой. Как я стащу его пояс, не вызвав его удивления? Я же говорю, он дьявольски наблюдателен. А я, кстати, не наблюдательна вообще, не запоминаю мелочей, так что обязательно на какой-нибудь попадусь.

А топора у нас дома нет – я вообще смутно представляю себе, как он выглядит. Вспоминаются только клетчатые рубахи и бороды канадских лесорубов, которых я видела по телевизору.

В общем, получалось так, что убить его мне никак не удастся и остается только ждать, когда он меня бросит, а он меня, конечно, бросит, и одно утешение – ждать осталось не слишком долго, хотя бы это хорошо, ждать я не люблю, все, что должно произойти, должно произойти немедленно.

Вообще-то я понимаю, что у вас уже могло составиться представление обо мне как о законченной идиотке, к тому же необразованной. Уверяю вас, что это не так. Заметьте: мне далеко не восемнадцать, и мужу моему за пятьдесят, мы вполне зрелые люди, прожившие вместе очень долго, и вообще – до замужества я окончила колледж. Просто с некоторых пор я взяла за правило, размышляя на любую тему, формулировать все очень ясно, даже примитивно, чтобы не оставалось возможностей для самообмана, ухода от прямых ответов самой себе.

Итак, что происходит? Мой муж, как я полагаю, влюбился и собирается уйти к своей любовнице, только еще не решил, когда и как именно, чтобы не вызвать с моей стороны серьезного сопротивления. Я ни в коем случае не могу этого допустить, потому что останусь не просто одна, но одна и без средств. Ну, не вообще без средств, но без тех средств, которые могла бы получить, оставшись его женой до тех пор, пока я сама не решу это прекратить. Конечно, будет развод, суд, и я получу все, что мне полагается. Но почему я должна терять то, что мне не полагается, то, что мне не выделит суд? А его будущие доходы? Он при любом естественном развитии событий умрет раньше меня, так что рано или поздно я получу все, а не часть – но только в том случае, если не появится новой наследницы.

Следовательно, он должен умереть не просто раньше меня, но не успев эту новую сделать наследницей.

Можно, конечно, заняться ею, а не им. Но, во-первых, ее еще надо определить среди сотни-другой его знакомых и коллег женского пола, потом разыскать и, главное, убить – трудностей еще больше, чем с ним. Однако и это не сняло бы проблему навсегда, спустя какое-то время снова сложится точно такая же ситуация. Он обязательно найдет какое-нибудь утешение в безутешном горе, и этим утешением буду не я… Во всяком случае, есть большая вероятность, что не я. А я не хочу оставлять ужасной судьбе даже одного шанса.

Но топора нет.

Я все еще думала о том, что топора нет, точно так же, как нет яда и пистолета, когда услышала, что по гравийной дорожке прошуршала его машина, а через минуту лестница тихо заскрипела под его шагами.

– Я дома, дорогая, – громко, чтобы я услышала, где бы ни находилась, произнес он ритуальное приветствие и прошел в свой кабинет. С некоторых пор он избегал здороваться обычным «здравствуй» – только такими же ритуальными «доброе утро, дорогая» и «добрый вечер, дорогая». И это при том, что утром он видел мое опухшее от очередной бессонной ночи лицо. И «добрый вечер» бывал часа в два ночи, когда он еле стоял на ногах от выпитого и несло от него не только бурбоном, но и явно не его парфюмом, а я опять была заплаканная, уставшая от бессонного ожидания. Зачем я его ждала, почему стояла в дверях своей спальни, а не спала спокойнейшим сном? Волновалась за человека, которого уже решила убить? Глупость какая-то, как из юмористического телешоу…

– Я тоже, – ответила я и, переждав, пока он прошел в кабинет и закрыл дверь – он и смолоду не любил раздеваться при мне, – пошла вниз, в столовую. Обедать вместе – это был еще один ритуал, хотя уж от этого точно надо было бы отказаться давно, потому что едва ли не каждый обед заканчивался тихим конфликтом за столом и громким скандалом наверху, когда горничная, убрав посуду, уже уходила.

Слава богу, хоть детей у нас не было.

И даже собаку я предусмотрительно не завела. Я вижу, как привязаны к своим животным мои подруги и соседки. А привязываться нельзя ни к кому, даже к себе. Потому что, если сильно любить себя, можно наделать кучу глупостей, как делают все влюбленные, и это пойдет тебе же во вред.

Поначалу я каждый раз находила другой ответ на это его дурацкое «я дома». Например, «а я подумала, что это ночная пицца» или «вы не ошиблись адресом, сэр?». Вообще он считает меня остроумной, и я слышала, как он несколько раз повторял мои слова приятелям даже с некоторой гордостью. Он способен гордиться чем угодно – своим очередным унылым Nissan , удачной игрой его университетской футбольной команды в сезоне семьдесят восьмого года… И даже моими шутками, в которых самое смешное, на мой взгляд, то, что я вовсе не считаю их шутками. Просто я почти всегда – если нет практических причин врать – говорю то, что думаю, и теми словами, которые первыми вспоминаются, а многим это кажется чертовски смешным, потому что наши знакомые никогда не говорят ничего подобного…

За столом Элайя демонстративно молчит. Я его знаю – это именно демонстрация, если бы он не хотел что-то сказать этим молчанием, он обязательно начал бы рассказывать какую-нибудь ерунду про совет директоров или еще о чем-нибудь таком же непонятном и неинтересном мне. Уже давно я перестала интересоваться его жизнью, она кажется мне нелепой, суетливой и недостойной – все эти интриги в правлении, напряженные отношения между чуждыми и неприятными мне людьми. Он выбрал такую жизнь. Когда мы познакомились, она еще не поглотила его целиком, но постепенно он погружался в нее все глубже и одновременно уходил от меня все дальше. Выбирая между мною и бизнесом, он выбрал бизнес. Однажды я сказала ему об этом, и он пришел в настоящее бешенство, орал и топал ногами – как я смею судить его, ведь он работает, как мул, ради меня же, ради этого дома, чтоб он сгорел (тут я вздрогнула), ради того, чтобы у меня было все, что мне нужно!.. И посреди скандала я вдруг поняла: он действительно уверен в том, что говорит, и возражать ему бессмысленно. Тем более что я еще не придумала тогда, как именно возразить. Ведь он действительно зарабатывал на нашу жизнь… В общем, выход только один – надо прекратить мою зависимость от него, надо исключить возможность того, что он изменит свою жизнь, перестав в нее верить, а чтобы этого не случилось, его жизнь должна закончиться как можно скорее, пока он ее еще не изменил… Но, несмотря ни на что, и после этого важного скандала он продолжал заводить за столом разговоры обо всем, в том числе и о неприятных мне вещах – например, о семейной жизни наших знакомых, – он просто не мог не говорить со мной, в этом смысле он был психологически зависим от меня не меньше, чем я от него в смысле материальном. За долгие годы он привык к этим разговорам и к скандалам, почти всегда следовавшим за ними, без этого он тосковал. Это было что-то вроде любви.