День рождения женщины средних лет - Александр Кабаков Страница 21

Нездоровый образ жизни, содержание вредных компонентов в воздухе, всего в три раза превышающее норму, предупредительный выстрел в голову и контрольный в случайного прохожего – это всё происходит с другими. Да, открываю дверь, ничего не спрашивая, но ведь жив до сих пор...

Любая попытка сохранить нашу собственность, наше здоровье и нашу жизнь воспринимается как самое жестокое ограничение свободы. Лагеря, цензуру и введение танков мы еще можем вынести. Но замечание гаишника за превышение скорости на гололеде! Да пусть сам подышит, а я и не такой ездил...

Поскольку же народ мы коллективистский (по родной терминологии – соборный), то сложение веры в исключительность каждого с ревнивым желанием одинаковости всех порождает убежденность в нераспространении мировых правил на нашу зону неустойчивого земледелия. У нас особый путь! На красный, под стрелу и за буйки.

Нам не писан закон.

Ну-с, как угодно, господа. Пошли на красный.

Удивительные истории неравномерно распределяются по временам года.

В январе они вполне возможны – некоторая мистика двух новогодий (одна из многих русских мистик). Потом идет длинный плавный спад – до начала лета, когда безумие жизни разыгрывается, как шторм при ясном небе. Однажды видел такое в Адлере: сияло солнце, душное безветрие влажным горячим полотенцем – как после парикмахерского бритья – окутывало лицо, а по морю ходили жуткие горы, бешеная пена грязными клочьями летела, и огромный обломок бревна тоже летел к испуганному берегу... Дальше опять успокоение – вплоть до августа-сентября, а потом снова подъем, и в октябре, как и положено в диапазоне месяца вокруг дня рождения, со мной происходит всё. Как известно, тяжелые болезни и даже окончательное избавление от них очень часто приходятся на месяц вокруг даты рождения – еще одна мистика, не только причем русская. А там снова к Новому году...

Впрочем, все это вздор, поскольку правила такого рода чисто индивидуальные и распространяются строго на одного.

А начал я об этом к тому, что именно в конце мая шестьдесят третьего года я сдавал последний экзамен весенней сессии – теория функций комплексного переменного, ТФКП. Совершенно чудовищный предмет, на экзамен разрешалось легально приходить с учебником толщиной в полтора кирпича, и вместе с доцентом мы пытались по ходу дела что-нибудь понять... Ситуация осложнялась тем, что я мог получать либо повышенную стипендию (при всех пятерках в сессии), либо никакой: для получения обычной стипендии требовалось представить справку, что в семье приходится меньше тридцати рублей на человека в месяц, а у меня приходилось (при военном папе) больше; для повышенной же справки не требовалось. Между тем с первого раза эту клятую ТФКП я сдал на четверку, что лишало меня стипендии за все летние месяцы, то есть двадцать пять на три – семидесяти пяти рублей. Я уговорил Володю (самого молодого доцента нашего мехмата) принять пересдачу...

И сдал, надо сказать без скромности, на настоящую пятерку. Поскольку в ходе ответа вдруг понял то, о чем говорил.

Сдавши, вышел из корпуса и почувствовал – устал все-таки – неодолимую тягу присесть на широкие ступеньки этого нашего корпуса номер три, где в основном учились химики и биологи, но в очумении сессий сдавали экзамены и мы, и даже добросердечные шатенки с романо-германского, что по окончании очередного экзамена создавало дополнительные удобства...

Итак, я присел на ступеньку.

Жарко, пробиваясь сквозь уже нагретые кроны каштанов (дело было на Украине, не в Украине, прошу заметить, а именно на), светило солнце, и ступенька, выщербленная, даже полуразвалившаяся, была теплой. По асфальту ползли колеблющиеся тени листьев. Не оглянувшись, сбежала по ступенькам, чуть вибрируя, филологическая подруга по прозвищу White Horse (по имени продававшегося по семь восемьдесят никому не известного виски, а также в связи с цветом волос и общими размерами). Стало совсем жарко, и я потерял сознание.

В бессознательном состоянии я увидел всё, что должно было произойти и произошло потом: бульвар Сен-Жермен, поблизости от которого мое французское издательство, президента на БТРе с трехцветным флагом, прелестную, горько плачущую женщину и себя, тоже плачущего, но из-за сиротства, и дергающийся ствол крупнокалиберного, и обложки, и милые, нежные лица, и взгляд – неописуемый...

Это было единственное настоящее сверхъестественное событие в моей жизни. Оно объяснялось температурой под сорок два – мы всем курсом сдавали кровь на донорском пункте, шприц был грязный, я заразился болезнью Боткина (инфекционной гепатит). Полгода не пил!

И всё сбылось.

Так что неудачи реформ – это отчасти по моей вине.

Трагедия в том, что всё расходуется, неразменного пятака нет, и кончается, кончается, сходит на нет единственный твой визит к живым.

Прелесть начала полностью поглощается горечью и отчаянием эпилога. Влюбленностъ стремительно летит к раздражению, раздражение – к усталости, это нельзя остановить. Идиотское пожелание – мгновение, зараза, остановись, ты же так прекрасно, тормозни, застынь, полюбуйся на себя в зеркало – вылилось в фотографию и стопкадр. Жизнь катит дальше, варикозные вены ломают кайф телесной близости, друзья уходят в отдельную жизнь, обещающую продление счастья, бесконечный пролог, но неумолимые законы композиции не велят тянуть вступление больше чем на пять процентов общего объема. Умная и глубокая вводная лекция продолжается рутиной подробной информации, делается скучно и пыльно. Сияющая весна мгновенно переходит в липкую жару, в мусор лета.

Боже, ну почему же всё так скоротечно?! Вчера, вчера еще мама велела надеть брюки гольф с застегивающимися под коленом манжетами, шелковую тенниску и сидеть тихо, ждать, пока соберутся все, чтобы идти в гости, где, вероятно... Впрочем, что ж вспоминать... Прошло сорок пять лет, не навспоминаешься уже.

Да и зачем так далеко? Вот пять лет назад... нет, уже шесть... лихорадочно брился, чувствуя, что сейчас перестараюсь и вместо красоты будет лишним порезом больше; с сомнением рассматривал рубашку – сложенная в сумке, она не расправлялась, но, может, складки на груди уйдут под пиджак; шел, легкий, слегка в истерике, туда, где начиналась новая жизнь как заслуженный итог старой, где ждали, чтобы сказать приятное; и делал даже перед самим собой вид, что так и надо, что жить хорошо уже привык... Или год назад – светило солнце, по лугу бродили удивительно милые люди и, если присмотреться, прищурившись против света, можно было найти обращенное только к тебе сияние...

Впрочем, что это донимаю я вас, любимый мой читатель и любимая моя читательница, собственными и вполне для вас невнятными воспоминаниями? У вас и свои есть такие же. Счастье, испарившееся, как лужа после короткого дождя, перешедшего в душный и влажный зной. Любовь, отпавшая, как корочка с царапины.

Мы никак не можем примириться, что прелесть пейзажа только в его сезонности и молодая зелень хороша только тем, что она загустеет, подсохнет, покроется июльской гарью, зажелтеет и, пожухшая, уйдет в ноябрьскую грязь. Что молодость хороша исчезновением и самая тонкая, прозрачно-розовая кожа привлекательна быстрым увяданием, маячащей очень близко сеточкой мелких морщин.