Бумажный дворец - Миранда Коули Хеллер Страница 21

1978 год. Сентябрь, Нью-Йорк

Унылая пора между окончанием лета и началом учебного года. Сегодняшний день вполне подошел бы, чтобы купить новую обувь – а потом получить бесплатный соленый крендель и комикс. Ни грома, ни молний, ни льющейся с неба серы. Но сегодня Анну отправляют в школу-интернат в Нью-Гэмпшире. Ее автобус отходит в полдень с остановки на пересечении 79-й улицы и Лексингтон-авеню. Спустя неделю после того, как мы вернулись в город, Лео шел домой с концерта и увидел Анну с ее подругой Линдси, клянчивших мелочь на углу. Они рассказывали какому-то мужчине в костюме, что их ограбили и им нужны деньги на автобус до дома. Мужчина выудил из кармана десятку и сказал девчонкам поймать такси. Лео дождался, когда он уйдет, а потом вышел из тени.

– Анна, – позвал он благодушно, – что ты здесь делаешь? Уже поздно. Разве ты не должна быть дома?

– Я провожаю Линдси на автобус, – сказала Анна.

– Я так не думаю.

– Это потому, что ты вообще не думаешь, – огрызнулась Анна.

– Я видел, что вы делаете.

– Правда? Что?

– Обманываете. Воруете. Ведете себя, как дешевые проститутки с 14-й улицы.

– Ты извращенец, – сказала Анна.

Лео протянул руку.

– Дай сюда деньги. Сейчас же. Мы с мамой обсудим, что с тобой делать.

– Он думает, что может мне указывать, – насмешливо бросила Анна Линдси. – Но он мне не отец. Слава богу. Пошли отсюда.

– Твоего отца нет, – сказал Лео.

– Он есть. Просто живет в Лондоне.

– Если бы он хотел с тобой увидеться, он бы это сделал.

– Иди в жопу, – взбесилась Анна. – Хотя погоди, тебе же именно этого и хочется, так ведь?

Лео утверждает, что не помнит, как поднял руку и ударил ее по лицу, но Линдси сказала мне, что у него был такой вид, будто он хочет сделать ей больно. Теперь Лео жалуется, что при виде нее каждый раз чувствует себя чудовищем. Один из них должен был уйти. И это оказалась Анна. Я не против ее отъезда. На прошлой неделе она застукала меня, когда я примеряла ее лифчик, и порвала мое сочинение, которое задали на лето. Но мне жаль ее. Ведь я знаю, что она напугана и уже тоскует по дому, хотя еще не уехала. И еще ей хочется, чтобы наша мама выбрала ее.

Я сажусь к ней на кровать и смотрю, как она укладывает последнее, что нужно взять, в чемодан. Снимаю с дверной ручки ее игрушку-антистресс в виде шариков на веревочке.

– Не трожь мои вещи. – Она выхватывает у меня шарики и бросает их в шкаф. – И только попробуй надеть мою одежду!

– Можно я возьму это? – Я достаю из мусорной корзины старый журнал. Донни Осмонд смотрит на меня немигающим взглядом.

– Ладно. – Анна садится на чемодан и застегивает молнию, потом беспокойно оглядывается, как будто что-то забыла. На ее комоде стоит флакончик туалетной воды. Анна идет к нему. – Держи, – протягивает она его мне. – Раз уж меня не будет здесь на твой день рождения.

Она сняла свои постеры, на стенах повсюду остались кнопки и грязные темные квадраты, похожие на слепые окна. На одной кнопке все еще висит обрывок глянцевой бумаги. Вот и все, что осталось от Анны, – кусочек альбома Джеймса Тейлора, как деталь от пазла, остальное смято и брошено в мусорку.

– Почему мне нельзя жить в твоей комнате? – говорю я. – Почему ее отдали ему?

Анна заливается слезами.

– Я тебя ненавижу, – всхлипывает она.

Хуже всего, что Анну заменили. Мать Конрада решила, что не может справиться с тринадцатилетним мальчишкой. Она оставит себе чудачку Розмари с ее жутковатой одержимостью григорианскими хоралами и первородным грехом, а Конрад достанется нам. Противный таращащийся Конрад с его коротким плотным телом, как у борца. Анна утверждает, это из-за того, что его мать застукала его, когда он дрочил в туалете. Мы поедем в аэропорт встречать его, после того как посадим Анну на школьный автобус. Анне страшно ехать одной, и мама это знает, но Лео настоял, чтобы мама встретила вместе с ним его сына, поэтому она не может отвезти Анну в Нью-Гэмпшир. «Я не могу быть в двух местах одновременно», – сказала она Анне.

– Лучше бы ты поехала жить к папе, – говорю я сейчас.

Анна подходит к столу, открывает нижний ящик и вынимает оттуда письмо в голубом конверте авиапочты.

– Я написала ему летом. Рассказала, как все плохо между мной и Лео. Спросила, можно ли мне переехать к нему в Лондон.

Она протягивает мне конверт.

Папино письмо коротко. Он пишет, что ему очень хотелось бы, чтобы Анна жила с ним, но они сейчас не могут позволить себе квартиру побольше. У них не так много денег, а Джоанне нужно уединение, чтобы писать. Если бы это было его решение, то, конечно, она могла бы к нему переехать. Он уверен, что все наладится. Лео – хороший человек. А внизу подпись: «С любовью, папа».

– Я ему не нужна, – говорит Анна.

– Он же сказал, что это не его решение, – отвечаю я.

– А чье тогда, тупица? – прошипела Анна.

Когда уже пора выходить, Анна запирается в ванной. Она открывает воду на полную мощность, но мне все равно слышно, как она плачет. Лео куда-то убежал по срочному делу, поэтому Анна покидает дом без неловких прощаний. Спуск на лифте проходит в молчании. Мы смотрим, как пол каждого этажа уплывает вверх, пока наконец консьерж не дергает за бронзовую ручку, останавливая лифт, и не открывает кабину.

– Бон вояж, – говорит нам жилистый швейцар Джо, когда мы гуськом проходим через вестибюль, не отрывая глаз от черно-белого мраморного пола. – Возвращайся скорее домой, Анна. Мы будем по тебе скучать.

Анне удается улыбнуться.

– Похоже, вы единственные. – Она одаривает маму ледяным взглядом.

– Вызвать вам такси, девочки?

– Нет, Джо, спасибо, – отвечает мама. – Мы справимся. Если мой муж вернется домой, пожалуйста, скажи ему, что мы ушли провожать Анну на автобус. Элинор, помоги сестре с чемоданом.

Мы тащимся по Лексингтон-авеню мимо торгового центра, аптеки и кафе, в котором делают коктейль из рутбира с мороженым, вниз до перекрестка, где ждет школьный автобус.

– Может быть, это будет похоже на летний лагерь, – размышляю я. – Тебе же всегда хотелось поехать в лагерь.

– Может быть, – вторит Анна. А потом хватает меня и заставляет взять ее под руку. – Жаль, что ты не можешь поехать со мной, – добавляет она.

Это самое приятное, что она мне когда-либо говорила.

– Прости, – отвечаю я.