Пирсинг - Рю Мураками Страница 20

Одет он, конечно, не по погоде. Джинсы, трикотажная рубашка, джемпер, тоненькое пальто из дешевого материала. Кровотечение остановилось, ко пальцы замерзли, а когда он стал натягивать перчатки, рана снова начала кровить. Кавасима сам не понимал, почему не может отделить себя от холода и боли, используя ту технику, к которой прибегал в детстве. А ведь ему надо обдумать кучу вещей, пока эту девицу лечат, но в таких условиях нет сил планировать свои действия. Техника…

Это было холодной зимней ночью, такой же, как сейчас, когда он впервые это обнаружил. Он убежал из дома, хлопнув скользкой стеклянной дверью. Кстати, его левая ладонь и в ту ночь болела. Мать смазала ее аммиачным раствором, тем, что разводят десять к одному, прежде чем использовать для травли насекомых. Через некоторое время появился этот ужасный запах, и он почувствовал, что кожа на ладони горит. Когда попытался смыть раствор, мать оттащила его от крана и он убежал. «Не трудись возвращаться!» — крикнула она ему в окно и заперла дверь, медленно, основательно повернув ключ в замке. Клак! Ее силуэт в заиндевевшем окне произвел пугающее впечатление расплывающимися краями больше, чем предстоящая жизнь, и ему было так холодно, он испытывал такую боль, что решил, будто сейчас потеряет рассудок. «Я должен воспользоваться этим, — думал он, — этим ощущением, что я схожу с ума. Что-то нахлынуло на меня, я помню, и потом отхлынуло, и внезапно мне удалось отделить себя от боли, холода и страха».

«Этот, который здесь, — это не я. Это не моя боль». — Эти слова прорастали во мне, и это чувство тоже. Он и позднее пользовался этой техникой, когда жил со стриптизершей. Немного сдвинуть фокус зрения, как при изготовлении иллюстраций в системе 3D. Но сейчас, в этот момент, подобный способ концентрации был ему недоступен. И даже бесполезно было пытаться анализировать, как это происходило прежде. Как только ты изложить что-либо подобное в двух словах, ощущение исчезает. Слова и комбинации слов — чем больше ты на них полагаешься, тем меньшей властью они обладают.

В двухстах метрах от автобусной остановки находилась телефонная будка. Если бы только он стоял в ней! Он был бы совершенно защищен от ветра, он мог бы даже позвонить Йоко и услышать ее голос, если бы захотел. Кавасима представил себе тихое звучание ее голоса, если бы он — какой абсурд! — реально попросил ее совета.

«Значит, так или иначе она прочитала мои записи и теперь у меня нет выбора — я должен убить ее. Что я еще могу сделать?

— Где она сейчас?

— В больнице, в отделении скорой помощи. Я жду ее на улице.

— Врачу или медсестрам она ничего не сказала?

— Не думаю.

— Почему?

— Ну, если бы у нее было такое намерение, она могла бы поговорить с кем-нибудь в фойе отеля, так ведь? С охранником, например.

— Думаю, это так. Но если она читала записи, почему не попыталась убежать?

— Ну, не знаю. Эта женщина не совсем в себе, она действует нерационально. Я бы сказал, что она родственная мне душа…

— Родственная душа?

— Я думаю, с ней что-то случилось в детстве.

— Что именно?

— Не знаю и знать не хочу, но я могу сказать, что она напутана до смерти и очень голодна кое до чего…

— Ну и что ты собираешься делать сейчас?»

Хрупкая фигурка появилась в дверях больницы. Она припадала на одну ногу и растерянно озиралась.

— Точно можно сказать одно, — пробормотал Кавасима, направляясь к девушке, — я не могу отвезти ее в отель «Акасака».

«Он действительно дождался меня, — подумала Тиаки, видя мужчину, направляющегося к ней из морозной темноты. — Он был похож на паровоз со старой карикатуры, — тянущий два громадных мешка и изрыгающий облака пара. Смешно он тащит на левой руке мою сумочку — как женщина. Конечно, он не может зажать ее в ладони, ведь рука повреждена, но только посмотрите на него, бегущего со всех ног и выглядящего так, будто только на это он и годен… Какая ты остроумная!»

Не желая ждать еще несколько минут, прежде чем он обнимет ее за плечи, Тиаки бросилась навстречу этому человеку, волоча онемевшую после анестезии ногу.

* * *

— Идем ко мне, — сказала она. — Ты ведь пойдешь ко мне и останешься со мной, правда?

Губы и щеки Кавасимы свело от холода, и он просто кивнул, не пытаясь что-либо ответить. «К ней» — это, конечно, было в его пользу. Он не мог отвезти ее в отель «Акасака», где зарегистрировался под своим настоящим именем, и уже начал подумывать, что ему придется иметь дело с отелем для свиданий.

Тиаки и в голову не приходило, зачем, собственно, этот человек отправился с ней в больницу и ждал ее снаружи. Она давно уже окончательно упустила то обстоятельство, что он — просто клиент, которому вздумалось позвонить в клуб и заказать девушку в номер отеля. Все, что она видела, — это его самоотверженные усилия по ее спасению, которые, по крайней мере в ее сознании, начали приобретать эпические пропорции.

«Он стоял здесь в такой жуткий мороз, ожидая меня, — думала она. — Его рука заледенела. Я никогда не предполагала, что человеческое тело может быть настолько холодным. Я боялась, что на самом-то деле он не будет меня дожидаться, и, когда не обнаружила его возле двери, я почти обессилела, но вот он появился, вот он бежит по улице так быстро, как только может, пыхтя и выдыхая клубы пара. Это как в кино, будто я ведущая актриса в какой-нибудь романтической сцене».

В такси было тепло, но мужчина все еще дрожал. Черты его лица, сверху и справа от нее, были перекошены. Это выглядело так, будто только некоторые из его лицевых мускулов оттаяли, а остальные оставались по-прежнему задубевшими от холода. Волосы, находившиеся все это время на холодном ветру, растрепались. Зубы стучали, нос раскраснелся, глаза слезились, и он постоянно моргал. «Лицо в полном беспорядке, — думала она, — и все-таки ничего в этой жизни мне не было дороже этого лица». Однако она испытала странное искушение ударить по этому лицу — не дать пощечину, а со всего размаху огреть кулаком, или бутылкой, или гаечным ключом, и хорошо бы в глаз. Он будет истекать кровью и умолять ее перестать, а она в ответ будет только смеяться. А он будет еще больше стенать и молить о прощении. А после этого останется с ней навсегда, не важно как.

Тиаки хотела поделиться с ним этим. Как будет хорошо, если они все друг другу расскажут, даже все дурное. Она уже представляла, как теребит его рукав и начинает:

«Послушай, послушай, ты. может быть, не любишь слушать о вещах такого рода? Но я действительно ненавижу своего отца. Ненавижу. Все думают, что он хороший человек, респектабельный господин и главный бухгалтер крупнейшей компании в городе, однако у него даже нет никаких интересов или хобби вне работы, кроме золотых аквариумных рыбок, которых он кормит по часу каждый день, но с тех пор, как я пошла в первый класс, когда моя мама была в отъезде, или после того, как она ложилась спать, он выделывал со мной всякие гнусности. Правда вытворял. Потому-то я всегда желала ему поскорее умереть, и он тоже желал мне сдохнуть много раз. Я в самом деле хотела, чтобы он умер, но, когда была в средних классах, мои гланды воспалились, у меня был сильный жар, и врачи решили их вырезать… А мы жили в этом маленьком городке около Нагой, где и больницы-то настоящей не было, и наш местный врач сам собирался сделать операцию, и за обедом мама беспокоилась об этом — мол. точно ли этот доктор знает, что делает, и отец сказал тогда: „Если что случится с Тиаки, я убью этого сукина сына», — и разрыдался. Я очень удивилась. К тому времени наша семья была на грани распада, потому что я в конце концов сказала маме, что он со мной проделывал, и после этого он показал свое истинное лицо, превратился в мерзкого, злобного типа, который вечно на всех кричал, но как он сказал про доктора и заплакал — это я запомнила. Нечасто увидишь, как взрослый человек плачет, правда? Я тоже изменила себя, после того как поступила в колледж, только сделала это сознательно, а после стала нравиться парням, и сейчас у меня три любовника, только не ревнуй, ладно? Не из-за чего ревновать. Они все недотепы, правда-правда. Одного зовут Кадзуки, учится в колледже, но в старших классах он разбился на мотоцикле, раздробил плечо и колено, и теперь все время говорит, что хочет умереть. Я люблю смотреть на парней, когда они по-настоящему отрубаются и храпят во сне, так вот шесть месяцев назад я взяла три таблетки ксалкиона, подмешала их в „Кампари», которое пил Кадзуки, и в апельсиновый сок, и с тех пор он не пьет и не ест ничего, что я ему даю. И все они такие. Йосики — этот парень, с которым случается истерика, когда я только пытаюсь ударить себя ножом в ногу, а когда я его самого чуть-чуть для потехи ткну ножиком, он убегает как ошпаренный. Ему уже двадцать восемь, а он все еще помощник продавца в магазине видеокассет. Ацуси — молоденький, одних лет со мной, он работает парикмахером, и он наполовину белый, но близорукий, и у него совсем нет родителей. Он сирота и все время талдычит про свое детство, а когда напьется, может сказать мне, что убьет меня, или начинает кричать как младенчик, или зовет меня мамочкой. Ацуси и научил меня делать пирсинг. У него пять колец в ушах, но, когда я сказала, что хочу себе сделать пирсинг в сосок и вытатуировать героиню комиксов „Матросская Луна» — а я ведь похожа на нее — или череп, он перестал мне звонить. Мне было восемнадцать, когда я сменила свое „я», и за три года у меня было двадцать любовников, но все они были более или менее в этом роде. Так что понимаешь, как я счастлива, что в конце концов встретила такого человека, как ты!»