Блатной - Михаил Демин Страница 20

«Дело вот какое, У вас в камере находится Витька Гусев. Я его сегодня видел на прогулке. Он, наверное, хиляет за честного, за чистопородного… Если это так — гони его от себя. И сообщи остальным. Гусь — ссученный! В 1945 году я встречался с ним в Горловке; тогда он был — представляешь? — в военной форме, при орденах, в погонах лейтенанта. Я за свои слова отвечаю, можешь на меня ссылаться смело. Да и кроме того, есть еще люди, которые об этом знают. И всем нам горько и обидно наблюдать такую картину, когда среди порядочных блатных ходят всякие порченые. И неизвестно, чем они дышат, какому богу молятся…»

Я прочитал эту записку дважды. Второй раз — вслух.

Была тишина, когда я кончил читать; камера замерла, занемела, насторожась. Затем все разом поворотились к Гусю.

Он скручивал папиросу; пальцы его ослабли внезапно — табак просыпался на колени… Медленно, очень медленно Гусь собрал его, ссыпал в ладонь, и, пока он делал все это, камера молчала — ждала.

Потом он закурил, затянулся со всхлипом и поднял к нам лицо. Оно было спокойно (слабость прошла), только чуть подрагивала правая, рассеченная шрамом бровь.

— Что ж, — сказал он, — с Цыганом мы действительно встречались.

— Значит, служил? — спросили его.

— Служил.

— Носил форму?

— Конечно.

— Награды имел?

— Да, — ответил он, — имел… Воинские награды!

Он легонько потрогал правую бровь, провел ладонью по щеке (там темнел широкий косой рубец) и сказал с привычной своей усмешечкой:

— Это все то же — отметки войны. Да, было, было. Почти вся армия Рокоссовского состояла из лагерников, из таких, как я! Нет, братцы, — он мотнул головой, — я не ссученный…

— А что есть сука? — спросил тогда один из блатных. (Лобастый и лысый, он звался Владимиром и потому имел кличку Ленин.) — Что есть сука?

— Сука — это тот, — пробубнил Рыжий, — кто отрекается от нашей веры и предает своих.

— Но ведь я никого не предал, — рванулся к нему Гусь, — я просто воевал, сражался с врагом!

— С чьим это врагом? — прищурился Ленин.

— Ну как с чьим? С врагом родины, государства.

— А ты что же, этому государству — друг?

— Н-нет. Но бывают обстоятельства…

— Послушай, — сказал Ленин, — ты мужик тертый, третий срок уже тянешь — по милости этого самого государства… Неужели ты ничего не понимаешь?

— А что я, собственно, должен понимать?

— Разницу, — сказал Ленин, — разницу между нами и ими. Ежели ты в погонах…

— Я давно уже не в погонах!

— Не важно. Я вообще толкую. О правилах. Ежели ты в погонах — ты не наш. Ты подчиняешься не воровскому, а ихнему уставу. В любой момент тебе прикажут конвоировать арестованных — и ты будешь это делать. Поставят охранять склад — что ж, будешь охранять… Ну а вдруг в этот склад полезут урки, захотят колупнуть его, а? Как тогда? Придется стрелять — ведь так? По уставу!

— Это все теории, — пробормотал Гусь, озираясь.

— Бывает и на деле.

— А на деле я стрелял в бою. На фронте. И не вижу греха…

— Ну а мы видим, — жестко проговорил Ленин. — Истинный блатной не должен служить властям! Любым властям! — Он шевельнулся, возвысил голос: — Так я говорю, урки?

— Так, — ответили ему.

— Так, — повторил он веско, — таков закон.

И вся камера подхватила нестройно и глухо: «Таков закон».

— Но он неправильный, этот закон! — воскликнул Гусь. Он произнес это задыхаясь, скребя ногтями ворот. Рванул его и грузно спрыгнул с нар. — Значит, если я проливал кровь за родину…

— Не надо двоиться, — сказал ему Ленин. — Если уж ты проливал — так и живи соответственно. По ихнему уставу. Не воруй! Не лезь в блатные! Чти Уголовный кодекс!