Песни сирены - Вениамин Агеев Страница 20

Схема «левого» заработка, о котором я рассказал Алле, была крайне проста и не представляла особых трудностей для выполнения. Известно, что государственные медицинские учреждения обязаны предоставлять бесплатную медицинскую помощь исключительно по гражданству и месту прописки пациента. Конечно, бывают разные инциденты, и на практике это правило не всегда выполняется на сто процентов, но всё же, что касается дорогостоящих операций – таких, как операции на открытом сердце или позвоночнике, – то в подобных случаях провести «левого» больного в качестве местного жителя достаточно сложно. Естественно, многое зависит и от степени строгости делопроизводства в учреждении, и – что ходить вокруг да около, будем говорить без обиняков – степени продажности персонала. Не буду утверждать, что во всей нашей больнице дела обстоят одинаково, но что касается отделения, в котором работаем мы с Вадиком, то у нас порядок поставлен на должную высоту. Не в последнюю очередь это происходит благодаря жёсткой неподкупности заведующей отделением, Домны Васильевны Печениной, среди персонала больше известной как «Доменная Печь» за внушительные габариты и крутой нрав. Делопроизводство находится в руках Флюры Муминовой, человека жалостливого и не всегда буквально придерживающегося предписаний, но уж, во всяком случае, бескорыстного. Если Флюра и закрывает глаза на какие-то грешки, то не потому, что её «подмазали». Как бы то ни было, даже и такого рода события крайне редки и ограничиваются оказанием мелких услуг близким родственникам наших сотрудников и аналогичными ситуациями. Но на этот раз ситуация была несколько другой.

Около трёх недель назад меня осадил один из наших санитаров, Лёня Дробыш. Дело в том, что я считаюсь неплохим хирургом. Говорю об этом не из хвастовства, а только ради того, чтобы прояснить ситуацию. При том, что пациенты вынуждены вверять свою жизнь мастерству врача, можно понять, что многие из них пытаются заранее наводить справки, чтобы попасть на операцию именно к тому специалисту, который имеет наиболее безупречную репутацию. «Наиболее» – потому что исход лечения редко зависит от одного только хирурга. Я не предлагаю понимать поговорку о том, что «у каждого врача есть своё кладбище» буквально, но реальность такова, что не все пациенты выживают. Так что репутация, при всей эфемерности этого понятия, вещь серьёзная. Но бывает и наоборот. Иногда отдельные врачи и даже небольшие районные больницы приобретают крайне дурную славу.

Вот как раз такую примерно подоплёку и имело предложение Лёни Дробыша. Его дальний родственник, кажется, двоюродный дядя, нуждался в операции на позвоночнике, но наотрез отказывался оперироваться по месту жительства. Прочие родичи объединёнными усилиями «наехали» на Лёню – ведь он же работал в солидной областной больнице! Однако тут была одна загвоздка. Дело осложнялось не только тем, что Лёнин дядя имел азербайджанское гражданство, и даже не тем, что был ни капли не похож на русского. Хуже всего было, что он даже и не говорил по-русски. Для того чтобы такое заметное обстоятельство ускользнуло от внимания и не вызвало подозрений, операцию было необходимо проводить в обстановке строгой секретности, а тут уже требовался заговор. Поскольку трудность авантюры была очевидна даже для родственников Лёни, тот, подумав, решил, что сложившиеся обстоятельства предоставляют ему возможность поправить свои финансовые дела. Суть его замысла сводилась к тому, что он берётся «обработать» Флюру, чтобы придать видимость законности бумагам, а я должен был обеспечить всё остальное и при маловероятном, но всё же возможном провале взять на себя ответственность перед Домной.

Моей немедленной реакцией на предложение санитара, который в случае согласия посулил мне половину полученных денег, было чувство гнева, смешанное с отвращением, потому что Лёня цинично заявил, что его родственники не обеднеют, если раскошелятся на пять «штук». По мере того как я упорствовал, ставка возросла сначала до трёх, а потом и до четырёх тысяч. В конце концов Лёня ушёл, но обещал вернуться и, действительно, терпеливо повторял своё предложение всякий раз, когда мы пересекались на дежурстве.

Я, в общем-то, почти не сомневался, что Алла не найдёт в этой идее никаких нравственных дефектов, так что в горячем энтузиазме, с которым она приняла Лёнин план, не было ничего удивительного. Что касается моего отрицательного отношения к взяткам, то этот аспект показался ей настолько ничтожным, что она даже не удостоила его серьёзных возражений, – взять деньги «за риск» казалось ей вполне правомерным, ничуть не постыдным и даже не заслуживающим порицания.

Впрочем, примерно такую реакцию я и предполагал. За время нашего знакомства Алла несколько раз сокрушённо вспоминала о том, как, закончив заочное обучение в университете, вынуждена была расстаться с не очень престижным, но зато исключительно доходным местом – она работала в банковском отделении по обмену валюты. По её словам, за счёт колебаний курса в ту и другую сторону и с помощью творческого подхода к этой информации она «снимала» с клиентов в среднем по тридцать-сорок долларов в день в качестве «приварка» к своему заработку – то есть почти в два раза больше того, что зарабатывала официально. И никаких угрызений совести, разумеется, не испытывала. У нас как-то раз был разговор и о некоторых подобных возможностях, связанных с моей работой, причём Алла искренне недоумевала, почему я не беру взяток – ведь сами же дают! Даже вымогать не надо!

Вообще, я должен заметить, что отношение моих соотечественников к взяточничеству меня крайне огорчает и даже обескураживает. Люди отказываются понимать, что это, вероятно, самая большая проблема страны. Я не оговорился, именно это. Не терроризм, не экологические катастрофы, не СПИД и даже не родной и привычный бытовой алкоголизм. Нет, я вовсе не собираюсь строить из себя святошу. Я тоже не вполне «чист» и булькающие и вкусно пахнущие подношения не всегда отвергаю. Но, во-первых, есть разница. То ли ты берёшь неправедную мзду за то, что обязан делать по служебной инструкции и по совести. То ли благодарный пациент, которого ты совсем недавно, едва поправившегося, выписывал после серьёзной операции, вдруг появляется у выхода больницы после твоей смены, чтобы предложить тебе «врезать по стакашку коньяку». А во-вторых, и такие подношения мне, в общем-то, претят. Если я могу дипломатично, без взаимных обид, отказаться, то отказываюсь, чем удивляю даже невинного, как младенец, Вадика Большакова. Он действительно очень порядочный человек, но и для него мздоимство – норма жизни. Кстати, с отцом и матерью Нины я тоже в своё время испортил отношения из-за своего длинного языка и не к месту резко высказанного отношения к взяткам. Моя Нина – даром, что вне родительского дома проявляла настойчивую склонность к аристократическим замашкам, не меньше, чем как какая-нибудь обедневшая, но получившая наилучшее образование в закрытом пансионе баронесса, – на самом деле выросла в провинциальном городке, в семье шахтера и заведующей заводской столовой. Свой первый после женитьбы годовой отпуск я провёл с Ниной и маленьким Алёшей в рабочем посёлке на краю Новокузнецка. Основным развлечением для меня во время этого, по всем статьям, ужасного «летнего отдыха» была дегустация разнообразных водок, самогонов и «портвейного вина» в обществе отца Нины, Алексея Ивановича. Процесс начинался сразу же после возвращения тестя с работы, а заканчивался далеко за полночь. Утром Алексей Иванович уходил на работу, а я оставался болеть и восстанавливать силы для нового вечернего приёма алкоголя. Робкие попытки дезертировать не имели успеха и даже вызывали безоговорочное осуждение не только тестя с тёщей, но и Нины, что в тот момент меня безмерно удивляло. После первых нескольких дней, когда уже стало понятно, что еженощные возлияния не являются данью нашему с Ниной визиту, а представляют собой часть рутинно-будничной программы, я вдруг – уж не припомню сейчас, по какой причине – призадумался. Нужно заметить, что во время застолий на маленькой «хрущёвской» кухне бесконечным рефреном проходила тема продажности министров, особенно актуальная на фоне задержки шахтёрских зарплат. Алексей Иванович выступал в роли запевалы, а тёща поддакивала тут и там, и даже Нина нет-нет вставляла реплики и технические замечания о том, каким именно образом государственные чиновники «крутят» кровные шахтёрские денежки. Между тем, на фоне этих разговоров, выпивались целые литры вина и водки под не сказать чтобы чрезмерно изысканную, но добротную снедь. Конечно, можно было бы сделать некоторую скидку на разницу в ценах между Оренбургом и Новокузнецком, но никакая разница не способна была объяснить ни обилия разносолов, ни уж тем более количества спиртного, льющегося в рюмки как из рога изобилия. Я подсчитал, что моей месячной зарплаты, если судить по оренбургским ценам, едва хватило бы на недельный рацион подобного загула – не говоря уже о еде, плате за квартиру и коммунальные услуги. А я, между прочим, начинал свою карьеру в службе «скорой помощи» – как раз для того, чтобы позволить Нине беспроблемно закончить вуз, потому что гибкий график позволял худо-бедно обходиться без дорогостоящей нянечки для Алёши, а ночные смены давали мне возможность получать чуть больше, чем то, на что я мог бы рассчитывать, если бы устроился на ставку терапевта в районную поликлинику. Нет, я, конечно, знал, что шахтёры зарабатывают прилично, но всё же мои арифметические действия – как ни силился я придавать им наиболее благоприятные переменные величины там, где нужно было основываться на допущениях, – раз за разом давали сбой. В конце концов, я обратился прямо к первоисточнику.