И это тоже пройдет - Милена Бускетс Страница 20

– Пока нет, – ответила я. – Но шлепанцы при быстрой ходьбе часто слетают, потому что сзади нет ремешка.

Я демонстративно закинула ногу на ногу и покачала ступней туда-сюда, чтобы показать, как соскальзывают шлепанцы. А заодно – какие стройные у меня лодыжки.

– Понятно, – сказал он. – Лично я ношу полотняные туфли. Летом, разумеется. Мода меня не интересует.

– Да меня, в общем-то, тоже, – пожала я плечами, подумав про себя, что опять лгу. Еще немного, и я начну рассказывать, что обожаю футбол и не читаю ничего, кроме стихов.

– Почему ты не на пляже?

– Мы только что вернулись. А я легко обгораю. Мне днем на солнце нельзя. Да и вообще лучше на солнце не бывать. Мой дерматолог утверждает, что родиться в нашей стране с такой кожей, как у меня, можно только в результате ошибки природы.

– Так вот почему у тебя столько веснушек! Никогда не видел человека с таким количеством веснушек на лице!

– В детстве я их ненавидела. А потом привыкла, – сказала я и мысленно добавила: «Когда услышала от таких мужчин, как ты, что веснушки мне идут».

– Они тебе идут.

Я улыбнулась, польщенная. К счастью, я умею ценить любовь и никогда ею не пренебрегаю – мне известно, насколько я от нее завишу.

– Кто-нибудь пытался их сосчитать?

– Ну как тебе сказать…

– Я даже могу предположить, с каким результатом: примерно на половине каждый очередной энтузиаст сбивался со счета. Так?

– Примерно так.

Мы снова засмеялись.

– Я умею очень хорошо считать.

Он отвел глаза в сторону и нахмурился. Я поняла, что он намерен оставить легкомысленный тон и заговорить о чем-то серьезном.

– Не сомневаюсь. Можно задать тебе один вопрос?

– Давай.

– Что ты делал на похоронах моей матери? Ты ведь там был, правда?

– Был.

– Ты ее знал?

– Нет. Мой отец был с ней знаком.

– Только не говори, что мы брат и сестра.

Он усмехнулся:

– Нет. Конечно нет.

– Слава богу!

– В молодости мой отец держал в Барселоне кафе. Вернее, не кафе, а скорее бар – довольно убогий, надо признаться. Твоя мать часто бывала в этом баре. Вечером, всегда в одно и то же время, отец брал гитару и пел. Твоей матери очень нравилось его слушать. Она постоянно просила его спеть одну песню.

Он говорил так, словно рассказывал мне сказку: давным-давно жили-были… Или распахнул передо мной ларец с прекрасными жемчужинами и по какой-то непонятной причине протягивал их мне в дар – одну за другой. У меня даже пальцы похолодели, и я придвинулась вместе со стулом поближе к нему.

– Какую песню?

– Не помню. Кажется, какую-то аргентинскую. Отцу, – продолжил он, – конечно, льстило, что слушать его приезжает такая женщина – культурная, образованная, утонченная и богатая.

– Я ничего про это не знала.

– Ты, наверное, тогда еще не родилась. Однажды после концерта отец поделился с ней своей проблемой – у него были трудности с деньгами. Он ничего у нее не просил – они просто болтали. Твоя мать сказала, чтобы на следующий день он к ней зашел. Он так и сделал. Она спросила, сколько денег ему нужно. Потом выдвинула ящик стола и дала ему необходимую сумму. Даже не спросила, зачем ему деньги и когда он сможет их вернуть. И расписки не взяла. Просто дала деньги, и все. А ведь она отца почти не знала. Позже отец вернул ей все до последней песеты. Но он никогда не забывал, как она его выручила.

– А что было потом? Они поддерживали связь? И где сейчас твой отец?

– Ничего не было. Деньги, скорее всего, пошли на уплату долгов – бизнесмен из моего отца был еще тот. Бар в конце концов разорился, и отец вернулся в Аргентину. Он умер несколько лет назад. А я родился здесь. Моя мать – каталонка. Когда я узнал, что твою мать будут хоронить в Кадакесе, то подумал, что должен отдать ей дань уважения. Поблагодарить от имени отца.

– Почему ты не подошел ко мне?

– Момент был неподходящий. И народу вокруг тебя было слишком много.

– Ты бы скрасил мне день.

Он усмехнулся и отвел глаза:

– Ты уверена?

– Не очень. Пожалуй, скрасить тот день не сумел бы никто. А что за девушка с тобой была?

– Подруга. Друзья ведь для того и существуют, правда? Чтобы вместе напиться или сходить на похороны.

У меня зазвонил мобильный. Оскар. Только что добрался. Звонит доложиться и напомнить, что меня ждут к обеду.

– Мне пора. Второй бывший муж приехал.

Он посмотрел на меня с испугом:

– Сколько же их у тебя?

Настала моя очередь смеяться.

– Всего два. Было. Для женщины моего возраста и с моими запросами не так уж много.

– Действительно. Ну, пока!

Я выскочила из бара. В карманах перекатывались теплые розовые жемчужины.

12

Почти всю столовую у нас занимает огромный деревянный стол на металлических ножках, выкрашенный в синий цвет. Его изготовили сорок лет назад по проекту моего дяди. В стене проделано окошко, через которое еду и посуду можно передавать из крохотной кухоньки (ее оборудовали в те времена, когда детей в семье еще не было и дома никто почти никогда не обедал и не ужинал) прямо на стол. Окна в столовой расположены напротив дверей, поэтому здесь никогда не бывает душно, зато всегда – светло.

Оскар с Гильемом относятся друг к другу с искренним уважением и симпатией; к сыну другого каждый из них проявляет почти отцовскую любовь. Понятия не имею, как нам с нашей вспыльчивостью и нетерпимостью удалось этого добиться, но факт остается фактом: мои бывшие мужья не стали врагами.

Оскар беззлобно подтрунивал над Эдгаром, у которого над верхней губой только-только пробился первый пушок; Гильем повязывал Нико на шею салфетку, чтобы тот не запачкался. София напропалую кокетничала с Гильемом, который на каждую ее реплику находил насмешливое возражение, что, как известно, служит одним из самых надежных способов обольщения. Элиса и Дамиан, как и положено счастливым влюбленным, вполголоса секретничали, не замечая вокруг себя никого и ничего. Она ловкими пальцами сворачивала для него самокрутки, действуя быстро, четко и очень женственно. Голову, подобно швее за работой, она чуть склонила вниз, занавесив лицо мягким каскадом волос. Каждую готовую сигарету она бережно, словно ритуальное приношение, клала перед тарелкой Дамиана. Я смотрела на них и думала о том, что в их добровольной, чуть ли не рабской покорности друг другу есть какое-то бесстыдство, сродни купанию нагишом; такие вещи не делают при посторонних. Ты воспитала во мне жесткое неприятие любых форм подчинения, какому позавидовала бы самая ярая феминистка.