Чай со слониками - Вячеслав Харченко Страница 20

Когда она уезжала, я только и слышал: страна – говно, Меченый – мудак, Алкоголика – в дурку, Путин – гебня, народ – быдло, мужики – уроды. В ожидании разрешения она ходила по моей квартире сгорбленная, но строевым шагом, размахивая в такт старческими иссохшими руками, как на параде. Я уж не знаю, где она в своей архангельской глуши нашла евреев, как доказала бдительному Израильскому посольству, что в ней течет сионистская кровь, но вот она сидела у меня за столом, пила, несмотря на свой преклонный возраст, пиво «Афанасий», варила вонючий непотрошеный минтай, чуть подсолив его йодированной солью, чтобы полить тушку подсолнечным маслом и, причмокивая, есть рыбку, кроша на пол белые мягкие кусочки коту Дыму. Я смотрел на мальчишескую стрижку, на крашенные хной волосы, на торчащие из-под халата лопатки, на оттопыренные коленки и горестно размышлял:

«Бедная, глупая, непоседливая дура, куда ты едешь, кому ты в этой загранице нужна?! Сидела бы в своей коммунальной квартирке, варила бы самогонку, раз в неделю выступала бы с агитбригадой пенсионеров в Доме культуры, раз в год я бы, твой внук, присылал из Москвы открытку «Happy New Year!». Вкушала бы жизнь, как могла. Умерла бы радостная, просветленная и счастливая. Похоронили бы тебя соседи по коммуналке на холмике, возле церкви. Может быть, и я проведал бы тебя как-нибудь, покрошил бы печеньки на рыжую землицу и выпил водки».

Но она не слушала меня. Выходила в центр гостиной, как на сцену, поднимала вверх левую руку и наклоняла головку вправо, как голубка, закатывала глаза, вздыхала и говорила: «Здесь я, Юрик, никому не нужна, даже тебе, не говоря о твоей матери, она только и знает, что говорит обо мне гадости, а твой папа-хохол… Сам знаешь, взрослый уже». Театрально всхлипывая, она сморкалась в разноцветный детский платочек, долго комкала его и убирала в теплую глубину халата.

Когда разрешение выдали, я отвез бабу Нину в аэропорт на своем «форде», но, подъехав к зданию, не вышел наружу и даже не помог ей вытащить чемодан на колесиках. Час стоянки стоил сто рублей, а первые пятнадцать минут бесплатно. Мне представлялось, что ее будут шмонать особенно тщательно и долго. Она же везет с собой на обмен русскую клюкву: лапти, матрешки, гжель, красную икру, столовое серебро. Пока пособие дадут, пока на работу устроится. Хотя какая в ее возрасте работа, уборщицей туалеты мыть или кондуктором на автобусах, но я слышал, что в Израиле кондукторов нет, все механизировано, стоят решетки железные или сами водители продают билеты.

Баба Нина медленно подошла к стеклянной вертушке, за ней уныло поскрипывал красный громоздкий дерматиновый чемодан. Он мог бы показаться обширным, но мне виделся крохотным. Наверное, баба Нина думала, что на Земле обетованной нет зимы. Зимы там нет, но бывает очень холодно. Теплые вещи нужны, но баба Нина оставила у меня кроличью шубу и теплое демисезонное пальто. Сказала, женишься – пригодится.

Она подошла к вертушке и обернулась. Я подумал, что бабка улыбнется, или заплачет, или помашет рукой, но она просто посмотрела мне в глаза. Хотя расстояние было большое. Скорее всего, она просто взглянула в мою сторону. Так глядят на сумасшедшего, больного человека, на глупого беззащитного щенка.

«Ты еще не передумал?» – как бы спрашивала баба Нина, но я в страхе сидел в машине и качал головой. Тогда она развернулась и нырнула в аэропорт.

В тот же вечер, приехав домой, я выпил за нее бутылочку шампанского, съел печеночного паштету, который намазал на бородинский хлеб, послушал «Армию любви». Я сидел на подоконнике, смотрел на играющих на спортивной площадке детей и думал, что теперь уже ей не позвонить. Весточку она должна подать сама.

Я быстро забыл о бабе Нине. Ни разу за шесть лет не вспомнил. Женитьба, дети, переезд. Поэтому я был сильно удивлен, получив от нее письмо по электронной почте: «Здравствуй, Юрочка, вот тебе мой адрес в Беэр-Шеве и скайп».

«Зачем мне ее адрес, – подумал я, – не собираюсь я тащиться в эту пердь. Вот если бы в Иерусалим или в Тель-Авив». Я чуть не удалил письмо, но скайп добавил.