Заложницы вождя - Анатолий Баюканский Страница 20

— Стыдно! Как тебе не стыдно даже говорить об этом? — вспыхнула Эльза, от слов старшей подруги загорелось лицо. Поняла: Анна говорит не о себе, дает понять, что может с любой из них случиться. Эльза готова была кричать, возмущаться, убеждать Анну, что та ошиблась, но у самой в душе стыли льдинки страха. Почему-то Каримов именно ее выделил из массы молодых и по-своему привлекательных немецких женщин, куда больше подходящих к его возрасту, чем она. И выбор начальника не сулил Эльзе добра. Недаром всю дорогу от станции до «Сиблага» она истово молила Бога, чтобы их мимолетная встреча оказалась последней. И сейчас, чтобы хоть немного развеять сомнения Анны, сказала: «У начальника тысячи и тысячи женщин, зачем я ему, стриженный наголо, мосластый, как ты говоришь, немецкий волчонок?».

— Тут ты права, — неожиданно легко согласилась Анна, — несчастных женщин, русских, украинок, немок, евреек, насильно загнанных войной в Сибирь, хоть пруд пруди. Я не сомневаюсь: многие из них готовы за кусок хлеба, за «гвардейский талон» на все, но… вспомни немецкую пословицу: «Мельник любит ксендза, сын мельника ксендзову дочку».

Анна тяжело вздохнула, подняла воротник осеннего пальто, поежилась.

Мороз пробирал до костей, спину холодило, а грудь и живот грело. Уходить из этой тиши и безлюдности не хотелось. В бараке, на ходу, в колонне, да и в цехе ссыльные все время на людях, поговорить откровенно, отвести душу не с кем да и опасно. Толстая Маргарита, недавняя продавщица сельпо в их колхозе, предупредила соседей: «В бараке заметила несколько незнакомых женщин. Возможно, это — подсадные утки, «стукачи». А здесь, в котельной, можно было вдоволь наговориться. — Эта проклятая война, — вновь заговорила Анна, — уничтожит нравственные начала, люди уже уподобляются зверям. Мы хоть в тылу, а на фронте… Представляешь, что там делается? Тысячи смертей, страшные пытки, насилия, газовые камеры, лагеря. Хотя… в газетах писали только про немецкие концентрационные лагеря, но наш «Сиблаг» тоже не парк культуры в городе Энгельсе. Правда, я думаю, у фашистов лагеря почище, порядка в них больше да и кормят, уверена, не как скотину.

— Говори да не заговаривайся! — обидчиво воскликнула Эльза. — Фашисты это фашисты, изуверы, разве можно сравнивать?

— Мне отец перед войной рассказывал: когда был заключен договор о ненападении между Германией и СССР, организовали обмен опытом между гестапо и НКВД, отец знал это точно, он, помнишь, был начальником милиции. Вот и научились друг у друга. А мы, дурочки, по букварю зубрили: «Мы не рабы, рабы — не мы». Теперь кто мы с тобой, ответь?

— Умоляю, Анна, замолчи, пожалуйста! — Эльза закрутила головой: нет ли поблизости вохровцев. Всегда считала себя смелой девчонкой, бывало, специально сворачивала с асфальтированной дороги, возвращалась домой через кладбище, закаляла волю, чтобы хоть немного стать похожей на героев — челюскинцев. Но когда осенним днем в отчий дом пришли суровые люди из энкеведе, ничего толком не объяснив, приказали спешно собираться, в душу ее вошел страх и поселился навсегда — липкий, непереходящий, убивающий чувства и мысли. С тех пор Эльза стала панически бояться военных, милиционеров, прохожих, соседей по бараку, капитана Кушака, вохровцев, а уж одно упоминание о войне, о фашистах приводило ее в трепет. — Пошли в барак, Анна, — затеребила подругу, нас могут хватиться, да и кипяток остынет. Подумать только, завтра пятнадцатое ноября, а мороз, как на крещенье, жаль, украли у меня теплую шапочку, этот платок ее не заменит.

— Глупышка, не шапочку у тебя украли, — затаенно-горячо выдавила Анна, — веру нашу в справедливость украли, жизнь порушили. Как ты не можешь понять: мы попали под удары всесокрушающего Молоха, живыми нам отсюда не выйти. Все время ругаю себя: почему не дала деру там, в Энгельсе, во время погрузки в эшелон. Хотела ведь, но…

— Поймали бы тебя, Анна, в тюрьму посадили бы. — Эльза еще раз оглянулась. Из-за угла барака показался вохровец с винтовкой в руке, видно, забеспокоился.

— Ну, уж нет, не поймали бы. Затаилась бы у знакомых, потом стала бы пробираться к Сталинграду, к немецким войскам.

— Зачем?

— Всю жизнь мечтала хоть краешком глаза увидеть родину предков, наш фатерлянд.

— Как ты можешь? Сейчас же замолчи! Мне страшно! Это же настоящее предательство. — Эльза с испугу закрыла ладонью собственный рот, будто бы не Анна, а она сама изрекла фразы, за которые могут расстрелять в два счета. Стоит только подслушать их разговор и… Даже у входа в барак висит плакат, на котором суровый мужчина в буденновском шлеме, приложив палец к губам, призывает всех к молчанию. Об этом же предупреждает лаконичная надпись: «Будь бдителен! Враг подслушивает!». Эльза почувствовала, что вся дрожит. Славу богу! Ни друзей нет рядом, ни врагов. Из-за туч выглянула луна, пролила призрачный свет на ровные прямоугольники бараков. Пугающая, давящая грудь тишина стояла вокруг, лишь изредка, возле заборов с колючей проволокой, по-старинному негромко перекликались часовые. И Эльзе показалось: «Вся советская страна, которую она так горячо любила, осталась где-то позади, по ту сторону Урала. Отсюда, до самого Тихого океана, не имея границ, простирается таинственный, опутанный колючей проволокой, окруженный внутренними войсками и зверями-вохровцами «Сиблаг»…