Любовник №1, или Путешествие во Францию - Бенуа Дютертр Страница 20

— Я хотел бы представить вам свою знакомую.

Издатель потянул Дэвида за плечо и проворчал:

— Прошу вас, только не эту сумасшедшую!

Уходя, Офелия громко произнесла:

— Неблагодарность и хамство всегда рядом!

Через десять минут трое главных действующих лиц столкнулись в другом салоне. Молодая женщина бросила издателю:

— Это я создала Дэвиду имя. А вы его подобрали, подонок!

Руайом поспешил в гардероб. Через два дня Дэвид получил неприятное письмо от Офелии, которая упрекала его в измене; ее карьера в Нью-Йорке не сдвинулась с мертвой точки, несмотря на свои связи и состояние, Дэвид даже пальцем не пошевельнул ради нее. Она приложила к письму пачку фотографий, которые он мог бы показать продюсерам — если желает искупить свою вину. Дэвид роздал фотографии. Но ответ всегда был один:

— Нет, только не она! Мы ее знаем!

И американец мысленно произносил: «Хам»!

Я работаю импульсивно

В начале июня Дэвид получил приглашение на вечер, посвященный женщинам-творцам, спонсором которого являлся один модный иллюстрированный журнал.

«XXI век будет феминистским» — значилось в шапке приглашения. Затем шел список женщин кинорежиссеров, скульпторов и писательниц, получивших премии в нынешнем литературном сезоне: Франсуаза Ф. («Я скучаю на кухне»), Эммануэль де П. («Я и мое смятение»), Жанна Ж. («Хочу оргазма»). На вкладыше объяснялось, почему организаторши — ради игры слов — выбрали слово «созидательницы» вместо отягченного политическим и лингвистическим мачизмом «создатели».

Вечер проходил в Национальном храме книги при поддержке министерства культуры. Раскрашенный фасад здания представлял собой огромную белую страницу, на которой были разбросаны подписи великих французских писателей. Надпись в холле на стене вопрошала посетителей: «А что если демократия — это книга?» На фреске были изображены различные книги: по истории, математике, информатике, ботанике, поэзии, политике, о театре, комиксы, издания по искусству, по кулинарии и тысячи других книг, шедшие разноцветной вереницей. На прилавках-витринах лежали брошюры и справочники: по литературным премиям, по книжным ярмаркам, конкурсам, новеллы, пособия для писателей моложе тридцати лет, справочник фонда социального обеспечения для авторов старше шестидесяти.

В актовом зале женщины-созидательницы с бокалами встречали гостей. Посещение светских вечеров способствовало формированию у Дэвида более демократичного стиля в одежде. В светлых брюках и футболке, он бродил с бокалом по залу, задавал вопросы, улыбался гостям, которые видели его по телевизору. Красивая женщина с бритой головой призналась ему, что очень смеялась над тем, что его поразило во Франции. Две шумные постановщицы видеофильмов, с крашеными волосами и в рваных кожаных куртках, завоевавшие известность своими работами о современном упадке нравов, переходили от одной группы к другой с миникамерой. Бледная юристка размышляла о том, как бороться с дискриминацией женщин. Ее собеседники мужчины соглашались с ней.

За ужином Дэвида посадили справа от облаченной в черное дамы искусствоведа. Он стал расспрашивать ее о последних тенденциях в современном творчестве, но та оторопело смотрела на него. Затем, ни слова не сказав, отвернулась. Сидевшая слева толстая двадцатипятилетняя, скорее симпатичная, девица в мужской куртке привлекала всеобщее внимание из-за скандала, вызванного ее романом «Хочу оргазма». С тех пор как один слабоумный депутат, не пользовавшийся особым влиянием, заявил в одной из провинциальных газет, что следует запретить такую похабщину, в прессе началась неистовая кампания против цензуры. Жанна Ж. считала себя символом художественной свободы, находящейся под угрозой. Она утверждала:

— Я работаю импульсивно. Когда я пишу, мне хочется выплеснуть тонны всего такого.

Подливая ей вина, Дэвид внимательно слушал, он дал себе слово как можно скорее прочесть этот роман. Жанна продолжала:

— Буржуи достали меня своим классовым искусством. Я хочу показать, что современная девчонка хочет спать с парнями, целоваться и бросать их. Я за сверхпровоцирующую литературу, затрагивающую темы секса, написанную классным языком…

Она развивала свою мысль, когда у входа в салон раздались выкрики. Сначала никто не придал этому значения, но шум усилился.

— Дайте мне пройти, хамы!

Все повернули головы в ту сторону, откуда донесся крик, и Дэвид узнал Офелию: в цилиндре и фраке, она напоминала ярмарочный персонаж, желающий прорваться в круг. Девушка пресс-атташе с рюкзаком за плечами пыталась задержать ее:

— Я же сказала вам по телефону, что вас не приглашали.

Привлекши к себе внимание всей аудитории, Офелия воспользовалась своим преимуществом и крикнула с пафосом:

— Дамы, приятного аппетита!

Ничего не понимавшие гости переглянулись. Офелия с пафосом продолжала:

— Приветствую вас, дамы! Я чтица на вольных хлебах! Офелия Богема, друг поэтов и ваша, созидательницы, тоже. Прошу уделить мне минуту внимания. Я актриса, чтица, поэтесса и рассмотрю любые предложения.

Растерявшаяся пресс-атташе наблюдала за реакцией зала. Прервав тишину, кто-то выкрикнул из-за стола:

— Пусть говорит!

— Спасибо, дорогая подруга. Я прочту вам стихотворение Верлена, которое изучала долгие годы в поисках верной жестикуляции.

Сказав это, она воздела руку к небу. Многие заулыбались. Как эта девушка попала сюда? Сидевшую слева от Дэвида искусствоведшу, не желавшую говорить, похоже, интересовала только ее тарелка. Сосредоточившись, Офелия начала дрожащим голосом, почти пианиссимо:

Эта песенка плачем смиренно,

Чтобы вы оглянулись украдкой.

Плачет тихо, томительно сладко…

Закрыв глаза, она чертила в воздухе руками фразы. Перейдя на крещендо, она всхлипнула и продолжила дальше. За столами нарастал смех, но она хорошо держалась и не боялась саркастического отношения публики:

Этот голос, наивный, тоскуя.

Без конца повторяет все то же…

Очарованный ее апломбом, Дэвид ожидал громких аплодисментов. Но раздался раздраженный ропот:

— Довольно! Бездарь!

— Рембо, а не Верлена!

Автор романа «Хочу оргазма» вполголоса объясняла:

— К чему эта чушь?! Сейчас не время буржуазной поэзии и александрийского стиха. Если тебе нечего сказать, то лучше заткнись!..

По-прежнему устремив взгляд в свою тарелку, в которой остывала еда, искусствоведша насмешливо хихикнула. Офелия продолжала:

Ничего нет на свете дороже,

Чем порадовать душу другую. [10]