Мадам Дортея - Сигрид Унсет Страница 20

Каждое утро Дортея вставала с твердым намерением не показывать своей тревоги. Слуги пока что довольствовались теми доводами, которыми она пыталась их успокоить. Страх, пережитый ими за мальчиков, так измучил их, что они теперь с радостью возвращались к своим обычным делам.

Даже Клаус весьма охотно принимал ее уверения в том, что уже совсем скоро объяснится непонятное отсутствие отца. Нельзя же сразу предполагать самое худшее. Мальчик и сам пережил много такого, о чем ему не терпелось рассказать матери. О предстоящей свадьбе в Люнде — дядя Уле хотел, чтобы они с Вильхельмом были его шаферами, а бабушка говорила, что их мать должна непременно приехать и испечь свое знаменитое печенье — яблочные дольки. Дортея понимала, что Клаусу очень хочется попасть на свадьбу, он не допускал даже мысли, что какое-то несчастье может помешать им принять участие в этом празднике.

Понимал все только Вильхельм. Встречаясь глазами со своим старшим сыном, Дортея видела: он думает примерно то же, что и она сама. Ему было ясно: случилось что-то непоправимое.

В первый день после обеда Клаус пришел к матери и предложил подержать для нее шерсть. Пока она сматывала клубок, он рассказывал ей о Даббелстеене. Когда они с Вильхельмом, выспавшись в конунговом амбаре, вернулись в дом, они узнали, что учитель исчез. Бабушка отказывалась что-либо говорить. Но Тура, одна из служанок в Люнде, полагала, что Даббелстеен отправился дальше к своей матери. Вообще-то, по словам Клауса, Тура была в родстве с ленсманом и потому была не совсем служанка, хотя им с Вильхельмом она прислуживала…

Дортея думала о Даббелстеене. Получается, что Теструп был прав. Жаль, что они не позволили ему уехать из Бруволда еще осенью. Ко всем бедам прибавилась новая: теперь ее старшие сыновья слонялись дома без дела, а это означало, что ей строже, чем раньше, приходилось следить за собой, сдерживать свой леденящий страх, ни на секунду не забываться и не позволять себе плакать, чего ей так страстно хотелось.

Она понимала: если случилось непоправимое, мысли о любимом, мучительная тоска по нему, само горе от потери несравненного супруга — все это отодвинется в сторону, спрячется в тайном уголке души, а она будет вынуждена думать только о будущем. Как сложится ее жизнь с семью несовершеннолетними детьми, если они лишатся кормильца?.. Только в заботе о них она могла бы сохранить свою любовь к их отцу. Но в то же время все ее существо рвалось открыто выразить свою скорбь, оплакать эту невосполнимую потерю любимого и друга.

Всю вторую ночь маленький Кристен плакал, не умолкая, — у него болел животик. Видно, ее молоко было отравлено всеми переживаниями. На рассвете, перепеленывая ребенка, Дортея увидела, что он словно истаял, ручки и ножки стали тонкие и слабые, глазки запали, и под ними легли синие тени. Бедный малыш, бедная крошка… Из глаз Дортеи хлынули слезы, и ей стало немного легче. Она встала с мыслью, что день должен идти своим чередом.

Она уже сидела у окна и крохотными стежками шила рубашечки Биргитте, когда к ней пришел Вильхельм. Остальные дети еще завтракали на кухне.

— Маменька, мы тут говорили с Шарлахом… Если мы и сегодня ничего не узнаем о папеньке, наверное, надо будет отправить нарочного в Христианию, в контору?..

Дортея подняла глаза от шитья.

— Я хотел сказать, что мог бы сам поехать туда. Все остальные нужны здесь, вам без них не обойтись. Маменька, поймите меня, — горячо добавил он, — я не могу больше только ждать и ничего не делать.

— Пока что в этом еще нет надобности, Вильхельм. И потом, это обязанность Томмесена.

— Он болен, и сегодня ему хуже, — сказал Вильхельм. — Мадам Томмесен говорит, что он заболел от страха за нашего папеньку, она не знает, когда ему полегчает…

— Нет, нет… однако… Если папенька лежит в какой-нибудь дальней усадьбе со сломанной ногой, должно пройти время, прежде чем мы получим от него весточку. — Дортея понимала, что это звучит неубедительно: на поиски ездило столько народу, они бы непременно уже что-то узнали. Теструп не мог далеко отклониться от проезжей дороги. Страх сильнее обычного сжал ее сердце, но она быстро сказала: — Я хотела предложить, чтобы вы с Клаусом самостоятельно продолжили свои занятия… Уж вы постарайтесь… И потом, вы могли бы, вернее, ты мог бы позаниматься пока с Бертелем, а там видно будет…

— Как вам угодно, маменька.

Подождав, пока шаги мальчика не затихли на чердаке, Дортея пошла на кухню. Девочки, звонко смеясь, бегали друг за другом, размахивая посудными полотенцами, — они должны были помогать Рагнхильд, но из этого получилась только игра. При виде матери Биргитте и Элисабет мгновенно затихли. С отсутствующим видом Дортея погладила первую попавшуюся головку, это была Элисабет.

— Вы хорошо помогаете. Когда закончите, я разрешаю вам покататься с горы на санках. А Хамре и Гунхильд побудут на кухне с Рикке. Кристен спит, он не спал всю ночь.

Теперь Дортея могла побыть в спальне одна. Скрестив руки на белье, лежавшем на рабочем столике, она уронила на них голову и заплакала; она плакала почти беззвучно, чтобы не разбудить спящего в колыбельке Кристена. В конце концов Дортея уже сама не знала, над чем плачет, но слезы принесли ей облегчение.

Дверь приоткрыла Йоханне:

— Капитан Колд спрашивает, нельзя ли ему засвидетельствовать вам свое почтение…

— Сейчас иду. — Дортея невольно подошла к зеркалу, спрятала выбившиеся из-под чепца пряди, поправила на плечах косынку. Она с трудом узнала себя: глаза и нос покраснели и распухли от слез. Дортея быстро намочила полотенце и попыталась освежить заплаканное лицо.

— Мадам Теструп! — Капитан Колд схватил ее руки и прижался к ним усами. — Вы не должны… Не надо отчаиваться… Еще есть время. Милая, дорогая мадам Дортея, сядьте, пожалуйста! — Он подвел ее к креслу Теструпа, стоявшему у печки, усадил осторожно, схватил с туалетного столика флакон с пахучей солью и поднес ей к носу. — Вот так. Если вы теперь чувствуете себя сильнее, позвольте мне… — Ногой в сапоге он подцепил скамеечку, подвинул к себе и опустился на нее у ног Дортеи. — Любезная мадам Теструп, найдете ли вы в себе силы выслушать новости, которые я хочу сообщить вам? По моему разумению, это добрые вести…

Лицо у капитана было красное и обветренное, оттого что он много времени проводил на воздухе и еще от попоек; с годами капитан начал полнеть, но, несмотря на это, он все еще был удивительно красивый мужчина. Глядя сейчас в его глаза, Дортея подумала, что они похожи на глаза Теструпа — такие же горячие, большие, темно-синие, и по этой синеве рассыпаны желтые и коричневые крапинки. Глаза капитана Колда тоже свидетельствовали о его возрасте — белки пожелтели и покрылись сетью красных прожилок. Ее Йорген стал таким, потому что не знал удержу в работе, этот же человек, бывший гораздо моложе его, не знал удержу в другом. Но не было ли это сходство характеров причиной того, что между ними часто возникала напряженность? А если бы Теструп, когда он был еще молод и силен, вдруг оказался выбитым из седла? Кто знает, на что Йоргена толкнула бы его страстная натура?