Дочери Евы - Каринэ Арутюнова Страница 20

Укрощённый хозяин гипотетического гарема вспоминает, что рабочий день вот-вот закончится, а дорога в Газу занимает немало времени, часа три, и на каждом посту он, взрослый мужчина, отец двенадцати, кажется, детей, должен стоять навытяжку перед желторотыми мальчишками в форме.

А в доме под цветущими оливами раскатывает тесто его горячая, сладкая, всегда желанная жена, которую зовут, допустим, Адавийя – летний цветок, или Азиль – нежность, а по двору бежит его сын, младший, с перевязанными ушками, – если Аллаху будет угодно, мальчика вылечат израильские врачи, но для этого потребуется разрешение.

Добрая Фанни всё устроит, вряд ли она откажет Мусе, и мальчика привезут в лучшую детскую клинику, и тогда он вырастет здоровым и крепким, как отец, и на шее его будет биться тугая яремная вена, когда, распахнув на мальчишеской груди дешёвую джинсовую куртку, купленную на летней распродаже вместе с рюкзаком и удобными мокасинами фирмы «Nike», выдохнет в толпу смеющихся школьниц и стариков с тележками: «Аллаху Акбар».

Это будет та самая остановка, с которой Иешуа делает пересадку на сто шестьдесят шестой автобус, идущий с центральной автобусной станции прямо к дому.

Красавица Яффа, с блошиным рынком, рыбными рядами и сбегающими к морю ступеньками, останется позади, а с высокой мечети донесётся записанный на плёнку полуденный азан [28], третий из четырёх в этот день.

Итак, сначала женщина глупеет, потом – сбивается с пути.

Всё по порядку. Нет, вначале я познакомилась с этим человеком. Потом…

Потом начались нагромождения глупостей, череда неприятностей и неловких ситуаций.

Таких, например, как потеря месячного проездного билета. Не знаю, каким образом выскользнул он из моих рук. Разве бегущая к автобусной остановке женщина того самого (смотри выше) возраста, да ещё после бесконечного трудового дня, в предвкушении долгожданной свободы…

Начнём строго по порядку. Тот факт, что не встретиться, не пересечься мы никак не могли, не подлежит сомнению. Каким образом могла я обойти стороной перевязанного кокетливой косыночкой-банданой плотно сбитого мужчину с шальным взглядом голубых глаз?

Хорошо, предположим, я сделала вид, что не заметила, совершенно не заметила его заинтересованного, мягко говоря, взгляда, и решительно двинулась в сторону пекарни Ицика на углу. В пекарне я некоторое время металась между усыпанными пудрой и облитыми глазурью марципанами и солёными слоёными пирожками. Я обожаю выпечку. Запах свежеиспеченного хлеба способен вдохнуть в меня жизнь.

Конечно же – каждым позвонком, хребтом ощущала я его присутствие, – конечно же, таинственный незнакомец последовал за мной.

Через какую-то четверть часа, сверкая глазами из-под сбившейся повязки, он поведал мне страшную тайну. И спросил, желаю ли я сопровождать его во время секретной поездки к резиденции Арафата?

То, что за всей этой удивительной историей тянется след ФСБ, не вызвало у меня никаких сомнений. Уже в однокомнатной подвальной квартирке с единственным крохотным окошком незнакомец решительно стащил со шкафа некий цилиндрический предмет.

– Это подзорная труба, – строго ответил он на мой немой вопрос и чёткими, невыразимо прекрасными движениями развернул желтоватую тряпицу.

Упоминала ли я о том, что с детских лет питаю слабость к огнестрельному оружию? Все эти гладкие воронёные поверхности, изгибы, отверстия…

– Иди сюда, быстрее, – прошептал он и сдавил моё горло довольно крепкими пальцами.

Пошатываясь, я вышла из подъезда. Должна заметить, не в первый и не в последний раз убедилась я в удивительном свойстве моей психики.

Лабильность – кажется, именно так это называется.

Меня изнасиловали, тупо констатировала я, вдыхая вечернюю духоту полной грудью.

Дело в том, что акт изнасилования случался в моей жизни не раз и не два, и я, обладая той самой пресловутой лабильностью, прослеживаю определённые закономерности.

По улицам ходит немало красивых, молодых, сексапильных и просто хорошеньких женщин. Что же такого находят во мне эти разного возраста, вероисповедания и социального статуса мужчины?

Да, уши. У меня прекрасные уши, маленькие, изящные, как у породистого арабского скакуна. Уши эти расположены по обеим сторонам довольно милой головки, украшенной также замечательным ртом и задумчивыми глазами.

Уши мои чутки к малейшим, тончайшим нюансам и колебаниям, частотам и резонансам. Нежные, с бархатистой мочкой, они доверчиво тянутся в сторону всякого, кто произносит моё имя…

Кроме ушей, я обладаю зыбкой, неуравновешенной, плавающей походкой, выявляющей во мне человека сомневающегося, внушаемого, неуверенного в себе.

А насильники кто? Глупости, вовсе не брутальные мачо, самцы группы алеф, – напротив, это люди с травмированной психикой, зачастую весьма болезненной.

При виде моих прижатых к голове ушей и зыбкой походки они, эти несчастные, видят якорь, мачту, в некотором роде спасение и утешение, и несутся за мной, точно гончие по следу.

Где-то я упоминала уже о своей неистребимой внушаемости и – да – ужасном, гипертрофированном любопытстве!

Я всегда хочу знать, чем закончится история. Любая, самая невзрачная, самая плохонькая…

Один раз, ведомая собственным неуёмным любопытством, я без малейшего сопротивления последовала за молодым человеком, который честно сознался, что совершил побег из тюрьмы и давно не слышал запаха женщины. А я как раз примерно в то же самое время находилась под неизгладимым впечатлением от игры Аль Пачино в фильме «Запах женщины» – помните? Конечно, мой новый знакомый несколько не дотягивал до харизматичного итальянца…

Меня изнасиловали – шаря по дну сумки в поисках проездного билета, я убедилась, что расплата не замедлила явиться в такой банальной форме. Пострадавший отделался лёгким испугом, заключила я, потирая шею, – но, кажется, в начале нашего повествования мы говорили о глупости?

Что-то непостижимо притягательное было в медвежьей сноровке и в этой не вызывающей сомнения властности, с которой он, слегка, совсем легонько, подтолкнув меня в грудь, рявкнул: сидеть!

Он сбросил короткую куртку из пятнистой маскировочной ткани, и оказалось, что плечи у него пухлые, как у купчихи, а грудь обтянута видавшей виды полосатой майкой-тельняшкой в подозрительных разводах цвета засохшего кетчупа.

Голубоглазый назвался снайпером и с удовольствием поделился воспоминаниями о том, как вот этими вот руками – тут он выразительно развернул ладные мужские ладони, – вот этими вот руками стрелял и душил, стрелял и душил.

– Чечня, сама понимаешь, плановые зачистки.

Я втянула голову в плечи.