Звезда и старуха - Мишель Ростен Страница 20

Старость – не радость: все болит, повсюду жмет.

«За музыкою только дело» [68]– не только за ней, конечно. Но когда она проникает в душу, то действительно становится путеводной звездой. Весь Театр поверил в будущий спектакль, даже администратор, скептик и брюзга. Воображение постановщика набирало обороты. Он долго сидел в засаде и все-таки подстерег и настиг великолепную добычу, Великую Одетт, хоть ее вечность продлилась не дольше десяти минут.

Теперь постановщик не сомневался: нужно добиться, чтобы на сцене проявились обе ее ипостаси: бессмертная всесильная Одетт и Одетт устаревшая, уставшая. Пусть сценарий объединит мифическую божественность с человеческой бренностью, эпическое полотно с трогательной исповедью. Звезда и старуха – вот основа спектакля, причем одну нельзя отделить от другой.

Прошло еще десять минут, Одетт вышла к остальным в артистической. Все пили кофе и клевали всякие вкусности, заботливо заказанные доброй феей Даниэль. Одетт попросила стакан воды и принялась размачивать печенье. Временная челюсть превратилась в постоянную, и звезда по-прежнему ее надевала. Обещанные весной импланты старушке так и не сделали. Приходилось по-прежнему глотать неаппетитную бурду, где плавали тошнотворные частицы и крошки, – в такой мутной воде никто не стал бы ловить рыбу.

Постановщик рассказал о том, как, торопясь на первую репетицию, превысил скорость, попался полицейским на мотоциклах, смертельно боялся опоздать в Театр, в отчаянии произнес заклинание – имя «Одетт» – и сразу же услышал волшебное: «Проезжайте!» Стражи порядка отдали честь звезде и мгновенно его отпустили.

– Перед тобой даже Закон склоняется!

– Да, я такая, – лучезарно улыбнулась Одетт.

Каждый старался ей угодить, вся труппа ее обожала. Они были счастливы, «навеселе», пошутила Одетт.

– У вас тут не Театр, а рай земной!

Она в это верила, он в это верил, они в это верили, поверите и вы.

Артистам вера необходима как воздух.

Каким же должен быть настоящий постановщик? Верующим до глубины души? Наш именно такой, убежденный, верующий, пусть это ему зачтется. А может быть, наоборот – скептичным, критичным, здравомыслящим? Тогда наш никуда не годится, гоните его в шею – до того уверовал, что разум потерял, такой недостоин рейтинга «три А» [69].

* * *

Вечером вновь встретились всей компанией в ресторане.

– Где моя августейшая подруга Жозефина?

По дороге певица Мартина рассказала музыкантше Одетт, что ее второе имя – Жозефина. Зрители знают ее как Мартину-Жозефину, и электронный адрес у нее «мартинажозефина» в одно слово. В Одетт пробудился жадный до игр ребенок: Евгения и Жозефина – неожиданное родство, потрясающее совпадение! Немедленно звезда придумала сценарий:

– Я – императрица Евгения, а ты – императрица Жозефина…

Два светила, две царственные особы собрались за одним столиком, заливаясь безудержным хохотом, как неразумные дерзкие девчонки.

Юный Лион и его папаша-постановщик не могли наглядеться на небесных избранниц: обожаемую жену, милую мамочку и нашу дорогую Одетт.

– Шампанского брют!

Мартина, она же императрица Жозефина, не могла не выпить своего любимого шампанского, коль скоро представилась такая прекрасная возможность.

– Ваше здоровье!

Звезды хором затянули куплеты Алисы из «Парижской жизни» Оффенбаха, причем Одетт подыгрывала на воображаемом аккордеоне:

«Все здесь наполнено соблазнами,

И все друг в друга влюблены…» [70]

Весь ресторан им хлопал, две дивы щедро одаривали окружающих имперским блеском и праздничным настроением. Они царили, прочие припадали к их стопам. Прекрасные, огневые, с сияющими глазами, актрисы чокались, шампанское лилось рекой, пробки в потолок, волшебные пузырьки, одна, две, три бутылки – незаметно, естественно, закономерно, традиционный потлач, непомерное расточительство на глазах у всех.

После удачного спектакля или отличной репетиции повеселиться просто необходимо.

Вдруг Одетт поднялась, с шумом отодвинув стул. Молитвенно сложила руки, протянула их вверх, возведя глаза к небу или к колосникам – как вам больше нравится. Все разом умолкли. Звезда звучно проговорила:

– Браво! Благодарю!

Она аплодировала небесам, Господу, ушедшим родителям, друзьям, музыкантам, прошлым концертам, Театру, всему своему Пантеону.

– Благодарю за все, что вы мне дали.

Звезда продолжала:

– Славлю пресвятую Евгению! Славлю пресвятую Жозефину! Славлю пресвятую Даниэль! И всех святых, ныне, присно и во веки веков! Только что во время репетиции на меня снизошло нечто необыкновенное, и за это я благодарна. Я обращаюсь к небесам, потому что именно они посылают нам музыку. Сегодня она зазвучала по-настоящему, благодарю! А когда мы сейчас вместе с вами воссылаем им благодарность, нас осеняет благодать.

Вечером в ресторане у берега моря старушка, китчевая has been знаменитость, поп-звезда, велеречивая верующая, гениальная обольстительница и обольщенный ею – он это отрицал, но все же, – лохматый старый анархист, а с ними и вся потрясенная труппа Театра рукоплескали богам, как аплодируют люди салюту, северному сиянию, тореадорам, дирижерам и акробатам. Благодарим! Благодарим! Благодарим!

Со времен язычества мы все вместе успешно поднимаем энергетическое поле.

Хозяин и хозяйка бретонского ресторана пришли с кухни и тоже захлопали в ладоши, присоединился даже турок, мойщик посуды. Они не понимали, что тут происходит, но их тоже увлек могучий поток единения.

Когда пришла пора уходить, Одетт заметила возле кассы блюдо с дарами моря. Подошла и взяла одну устрицу. Все последовали ее примеру. Хозяин не осмелился защитить свое добро. Грабители начали спускаться к воде, старушка едва не падала, ее дружно поддерживали постановщик, Жозефина и Лион.

«Ли-он» – Одетт произносила имя юноши очень отчетливо, по слогам: «Ли-он». И каждый раз, слыша это, сын постановщика смеялся от удовольствия.

Они все опьянели от благодати и шампанского, у Лиона тоже закружилась голова, хотя он не выпил ни глотка.

Приступили к исполнению обряда.

Просторный Океан, теплый воздух, безлюдная набережная, непроглядная тьма. Одетт пропела:

– Благодарю!

И торжественно бросила в волны устрицу, что стибрила с блюда. И весь древнегреческий хор вслед за ней поочередно побросал в Океан серые раковины.