Зверочеловекоморок - Тадеуш Конвицкий Страница 20

А я читал объявления. Кто-то продавал пятьдесят кило пасты для шариковых ручек, кто-то – участок с хозяйственными постройками, еще кто-то – пару попугаев-неразлучников. Кто-то кого-то разыскивал, в суд вызывали чьих-то наследников – к сожалению, не меня. Самым большим спросом после автомобилей пользовались домработницы. Все наперебой к ним подлизывались, стараясь перещеголять друг друга. Какая-то отчаявшаяся дама клялась, что домработнице вообще ничего не придется делать, кроме как смотреть телевизор новейшей модели с двадцатитрехдюймовым экраном.

Я читал все это, ни на что интересное не рассчитывая, и искренне удивился, да и долго не мог ничего понять, когда наткнулся на совершенно невероятное объявление: «Для съемок фильма „Чудесное путешествие на Андромеду“ требуются мальчики в возрасте 11-13 лет. С предложениями обращаться по адресу: ул. Вспульная, 13, 9-й этаж».

Прошу вас, перечитайте объявление. Я его прочел, наверно, раз семнадцать. Очень уж подозрительным это все казалось. Удача сама просилась в руки. Может быть, из-за астероида… Вообще-то, я ужасно невезучий. Если, к примеру, прихожу в магазин и перед ним нет очереди, значит, магазин закрыт на учет или идет прием товара.

И тут мне пришло в голову, что сейчас по меньшей мере сто тысяч мальчиков в нашем городе читают это объявление. А может, даже больше. Потому что у четырнадцатилетних или пятнадцатилетних недоростков тоже есть шансы. Конечно, как минимум половина из них в заработке не нуждается. Половина из оставшейся половины боится прогуливать и не осмелится уйти из школы до конца занятий. Но остальные рискнут. Пустяк – двадцать пять тысяч конкурентов.

Дрожа от страха, а может, от волнения, неважно, я припустил в сторону центра. И даже не заметил, что со мной рядом все время кто-то бежал.

Наконец я услышал басовитый голос:

– Прогуливаешь?

– Нет. У меня дела.

Я нехотя остановился. Себастьян высунул огромный язык, похожий на красный брючный ремень, притом солдатский, соответствующего размера. Вид у пса-изобретателя был довольно помятый, и почему-то он прятал глаза.

– Смотаемся туда, ну, сам знаешь?

– Некогда мне.

– А может, уже не хочется?

– Нет, почему же. Хочется.

– Тогда, может быть, ты боишься?

– У меня есть одно дело. Очень важное.

– А если только на минуточку?

– На минуточку?

– Ну да, глянем одним глазком, и назад. Хочешь?

– Хочу, да времени нет.

– Чего ты ломаешься, старик? На обратном пути я тебя подброшу, куда скажешь. Все равно нас постоянно сносит.

– Ну, если только с этим условием, – поколебавшись, ответил я.

– Тогда не будем терять время, – глухо проговорил Себастьян. Я заметил, что шкура на его костлявой спине опять ходит ходуном. Над этим стоило поразмыслить.– Отойдем в сторонку, спрячемся от ветра.

Мы сели около телефонной будки. В стеклянной клетке за спиной Себастьяна я видел чьи-то нетерпеливо переминающиеся ноги. Видно, их обладатель никак не мог дозвониться.

– Готов? – дрожащим басом спросил Себастьян.

– Готов.

Едва мы взглянули друг другу в глаза, как оказались далеко, страшно далеко от астероидов, грязноватой луны, дряхлеющих планет. Далеко от тревог, боли и отчаяния.

Конечно, нас здорово снесло. Мы стояли на усыпанном гравием дворике перед костелом возле вылинявшего от дождей креста, воздвигнутого, верно, в память о какой-нибудь эпидемии. Костел, как и крест, был деревянный, но поновее, крытый гонтом. Внутри он был ярко освещен; нестройный разноголосый хор жалобно пел: «От глада, огня и войны упаси нас, Боже». Под потолком висели плотные облака кадильного дыма, пожиравшего остатки солнечного света: солнце, как и в прошлый раз, стояло низко над горизонтом; казалось, оно давно уже хочет, но не может зайти. Хотя, возможно, и зашло, – сквозь густые ветки елок трудно было что-либо разглядеть, мы только видели ярко-золотистое закатное зарево.

А за примыкающим к костелу кладбищем, чуть ли не сплошь состоящим из солдатских могил, расстилалась уже знакомая мне долина; она как будто лежала на гигантской ладони, вернее, в огромной темно-зеленой фетровой шляпе. Я жадно, во все глаза, смотрел на нее, чтобы хорошенько запомнить и потом дома зарисовать. Итак, я видел прямо перед собой крутой, заросший пышными деревьями склон и у его подножия – железнодорожный путь, похожий на четыре струны мандолины; по рельсам катилась дрезина. Два человека размеренно нажимали на деревянный, а может, железный рычаг; казалось, они с усилием качают воду. К насыпи прилепилась дюжина домишек, пустых и тихих, будто убаюканных ранними сумерками. Дальше тянулись совсем темные луга, обрывающиеся над черной пропастью реки, в которой мерцали красные точечки, словно огни разведенных странниками костров. Противоположный высокий берег поднимался к самому небу. Этот склон был залит рыжим заревом, и я отчетливо видел замершие в ожидании ночи молодые дубы. Но больше всего меня поразили птицы. Огромные стаи кружили над долиной; казалось, в воздухе ворочаются вырубленные из темного гранита мельничные жернова. Птицы пронзительно кричали, отчаянно звали кого-то, но таков, вероятно, был их вечерний ритуал, а может, это просто водили хороводы обыкновенные утки. Вообще птиц вокруг было очень много. Ласточки мельтешили даже под крышей костела, возле своих глиняных гнезд и цветочных горшков с дырочками, должно быть специально для них подвешенных на проволоке добросердечным церковным сторожем.

Мы молча скатились по твердой как камень тропке вниз, к заслоненной деревьями усадьбе. Кто-то огромными скачками несся параллельно с нами под прикрытием черных стволов. Мы летели как на крыльях, опережая собственные ноги, и вынуждены были остановиться, чтобы перевести дух, среди белых развалин, а точнее, белых стен, по краям которых из-под штукатурки выглядывали большие старинные кирпичи. В просторных помещениях между стенами росли березки и густые кусты ежевики. Над высокими зарослями крапивы порхали какие-то птички.

– Что это? – спросил я. Сопровождавшая нас тень оказалась той самой странной тигрицей Фелей. Она стояла неподалеку, пытаясь ревматической лапой смахнуть что-то со своей печальной морды.

– Тут был госпиталь. Разрушен артиллерией во время Первой мировой, – сказал Себастьян. – Теперь здесь дети играют в индейцев и собирают ежевику, а по ночам бродят призраки мертвецов.

Феля, припав на передние лапы, тихонько завыла. До чего же убогое было существо! Даже среди зверей таких нечасто встретишь. Под глазами заскорузлая корка желтоватых слез, усов с одной стороны нет и в помине. О зубах даже говорить не хочется. Впалые бока полностью вылиняли, словно она годами терлась о потрескавшуюся древесную кору, а хвост мог в лучшем случае вызвать жалость. Сразу было видно, что жизнь Феля прожила нелегкую.

– Терп дома? – спросил Себастьян.

Феля кивнула печальной башкой и снова заскулила, как щенок. Себастьян надолго задумался, сдерживая дрожь своего громадного тела.