Амариллис день и ночь - Рассел Хобан Страница 20

Я так растрогался, что чуть не заплакал. Все осыпал ее поцелуями и никак не мог остановиться.

Но в конце концов отодвинулся дюйма на два и спросил:

– Значит, я прошел испытание?

– Ты о чем, Питер?

– Я сам устроил зазор и втянул тебя.

– Да, конечно. Но это было не испытание.

– Ты же хотела, чтобы я втянул тебя в свой зазор, а не просто гостил в твоих.

– Я хотела, чтобы между нами установилась двусторонняя связь, вот и все, – увильнула она от ответа.

«ПРОГУЛКИ ПО ДОСКЕ», – гласила на сей раз ее футболка. Интересно, помнит ли она футболку из вчерашнего зазора? Не будем это обсуждать, решил я. И переспросил:

– «Прогулки по доске»?

– Это из песни Тома Уэйтса, [65]– пояснила она:

У него в сапоге козырная заточка,

Все били по стенке, он шагал налегке

И прошел – не споткнулся до самой до точки,

Как его повели прогуляться по доске.

– Отлично знаю эту песню, – кивнул я. – А ты что, гуляешь по доске?

– Мне просто нравится, как это звучит. Будто выходишь из этого мира куда-то еще. В четвертое измерение.

«Доска – это такое место для прогулок», – однажды сказала Ленор. Давным-давно, в прошлом. Но внезапно вся эта сцена с Амариллис показалась просто моментальным кадром из будущего, до которого мы еще не добрались. Вроде того горящего мотоцикла в «Беспечном ездоке». [66]Что-то лисье мелькнуло во взгляде Амариллис, и по выражению ее лица я понял, что эта футболка – часть какой-то шутки не для всех, в которую я не посвящен. Ее слова о четвертом измерении задели меня за живое.

– А заточка в сапоге? – спросил я.

– Нет-нет, Питер, никакой заточки. Никаких сюрприза – Она глядела на меня испытующе. – Ты вроде как сам не свой. Что случилось?

– Ничего. А ты-то сама, Амариллис, спотыкаешься? Бывает?

– С кем не бывает. – Она накрыла мою руку ладонью, и ее лицо опять оказалось совсем близко. – Может, расскажешь, что тебя беспокоит?

– Ничего меня не беспокоит. Ты знаешь такую Синди Аккерман?

– Из Королевского колледжа искусств?

– Именно.

– Она берет у меня уроки музыки. А что?

Пропасть разверзлась у меня под ногами, и я шагнул в нее очертя голову.

– А помимо уроков вы с ней встречаетесь?

– Иногда. Не понимаю, к чему ты клонишь?

– Там разберемся. Ты сказала, что несколько раз встречалась с Роном Гастингсом. Ты спала с ним?

– Что это еще за допрос? Я что, пыталась корчить из себя невинность? Не твое собачье дело, с кем я спала до тебя!

Ну и глубоко же оказалось в этой пропасти. Ну и темно. И полным-полно вонючих испарений, вредных для здоровья. Так что я вдохнул поглубже и продолжал падать.

– Нет, это мое собачье дело, если мы с тобой собираемся быть вместе отныне и впредь. Или, по-твоему, меня не должно беспокоить, что отзвуки наших зазоров перехватывают посторонние?

Амариллис смерила меня странным взглядом:

– Ты это о чем?

– Рон Гастингс и Синда Аккерман занимаются у меня в колледже искусств. Во вторник Гастингс показал мне дьявола в пижаме с желтыми, оранжевыми и розовыми пятнами. Светящимися. Во вчерашнем зазоре я дал ему ногой в морду и столкнул с лестницы. Сегодня он явился избитый – нога в гипсе, вся рожа в синяках. А Синда Аккерман притащила целый лист, изрисованный бутылками Клейна. Ну и как по-твоему, откуда это все берется?

Амариллис уставилась на меня – уже совсем не по-лисьи, а испуганно, как тогда, на автобусной остановке, в самом первом зазоре. «Не хочу больше оставаться одна» – так и говорила она всем своим видом. Я вновь будто ощутил ее наготу, запах кожи.

– Мы с тобой правда вместе? Отныне и впредь? – спросила она тихонько, жалобно.

Я вдруг заметил, как не похоже освещение в Музее наук на свет медных ламп в триста восемнадцатом номере. И все эти застекленные стенды с карточками, объясняющими, что внутри…

– Надеюсь, – сказал я. – Но тут не место для разговоров. Хочешь кофе?

– Лучше чего-нибудь покрепче.

И мы снова двинули в «Зетланд-Армз». Всю дорогу Амариллис цеплялась за мою руку и прижималась ко мне как только могла. Ну что ж, подумал я. Мне ведь и вправду не нравится, когда все слишком просто, так ведь?

На сей раз Квини и ее хозяина не было. Но в остальном ничего не изменилось: все тот же тихий гул голосов, все те же старинные часы из редингской пивоварни, застывшие на своей персональной полуночи.

– Питер, – попросила она, – пожалуйста, поговори со мной.

– Ты не просто настраиваешься на людей! – выпалил я. – То, что с ними происходит в твоих зазорах, на самом деле сбывается! Когда я в зазоре пнул Рона Гастингса, он упал с лестницы и в незазоре!

– Это сделал ты.

– Только потому, что ты была со мной.

Амариллис кивнула и молча уткнулась в свой стакан.

– Ничего не могу с этим поделать, – созналась она наконец. – Если в зазоре я кого-нибудь ударю, он проснется с синяком.

– А то и с чем похуже, если ты по-настоящему рассердишься?

– Значит, не надо меня сердить, – пожала она плечами.

– Постараюсь. Но все-таки, что понадобилось Гастингсу в том автобусе? Кроме твоего голого зада?

– Я тебе еще в зазоре сказала: ты сам решил, что без панталон будет лучше. И Гастингса ты сам приволок.

– Ладно, не буду больше выспрашивать, что между вами было в прошлом. Но сейчас он для тебя что-то значит?

– Нет.

– Меня не интересует, сколько их было до меня, но я должен быть уверен, что сейчас никого больше нет. Только ты и я.

– Никого и нет. Я даже не уверена, что там, в автобусе, был именно Гастингс.

– А кто же еще?

– Я не всегда могу все объяснить, Питер. Как, по-твоему, это нормально?

– Да вроде. – Я потянулся к ее руке. – По крайней мере, сейчас, когда я к тебе прикасаюсь, это не зазор.