Женского рода - Екатерина Минорская Страница 20

Ступив на московскую землю, Алиса почувствовала легкое головокружение; в последние дни в Питере было пасмурно, а от столичного декабрьского солнца захоте­лось зажмуриться. В горле першило — верная примета начинающейся простуды, всегда застающей Алису в пути. Она натянула на лоб берег и, накинув капюшон дубленки, стала наблюдать, как Андрей ловит машину: в первый го­лолед водители не особенно спешили, и автомобили тол­пились на дороге, как новички на катке. Алиса подошла ближе;

— Андрюш, давай лучше на метро: так мы будем до этой Стеллы три часа добираться…

Алиса знала, что Андрею нельзя признаться в дурном самочувствии; в противном случае их маленькое деловое путешествие может превратиться в выездной лазарет с обязательной закупкой лекарств и принесением в жертву не­обходимых встреч. Когда Андрей закончил говорить по телефону и окончательно подтвердил водителю маршрут, Алиса умоляюще прошептала на ухо жениху:

— Правда же, мы не будем с утра до вечера куда-то ходить?

— … обещаю: из трех дней суетливый только сегодняш­ний… Ты не заболела? — Андрей заглянул Алисе в глаза.

Алиса, улыбнувшись, нажала ему на копчик носа ука­зательным пальцем,

— Просто хочется провести больше времени вдвоем,

Андрей удовлетворенно улыбнулся и поцеловал Али­су в ухо, над которым был кокетливо взбит берет.

Пытаясь избежать пробок, таксист пырял в маленькие улочки, и Алиса жадно вглядывалась в разбегающиеся в разные стороны московские переулки, чуждые светской па­радности, суеты больших проспектов и праздности светя­щихся реклам.

Когда-то Алиса и полюбила Москву именно за дерз­кую интимность ее переулков — они являлись на свет сами собой, а не по воле западных архитекторов. Тогда Алиса без всякой цели бродила и бродила в Китайгородских пе­реулках, и переулки эти, подхватив ее, поднимали на при­горки, спускали в запущенные садики, приводили в при­чудливые тупики, где скрывались от времени старые за­думчивые дома, и прятали в уютных двориках, где весе­лым щебетом встречали солнце вернувшиеся птицы. Вхо­дила она тогда в этот лабиринт с тяжелым сердцем греш­ника, принесшего свой грех в храм, вышла с ликующим плачем в душе; «Узнаю тебя, жизнь, принимаю и привет­ствую звоном шита!» Ей хотелось привезти домой только один «сувенир» эту вдохновенную Москву… Питер с его кардиограммой шпилей и неизменными прямыми уг­лами казался Алисе по-мужски сдержанным и сгрогим, спо­собным на анализ, но не на сострадание; Москва явилась Алисе по-человечески избегающей прямоты, увиливающей от резкости и кокетливо сбегающей в полумрак старых тополей.

Сейчас, проезжая по закоулкам, Алиса вспомнила ту вес­ну и, улыбнувшись, положила голову Андрею на плечо.

Однако, не успев оказаться в Москве, молодые петер­буржцы снова выехали за ее пределы: ближайшие сутки им предстояло провести на даче Стеллы в компании ка­ких-то творческих персонажей. Алиса просто мечтала о завтрашнем вечере, когда они уедут с чужой дачи в гостиницу и будут предоставлены себе.

— Ты до завтра потерпишь? Я бабушке не расскажу, а завтра мама приедет, она тебя вытащит, не бойся!

Услышав это, Кирш за рукав одернула Поля и остано­вилась рядом с мальчиком лет шести, присевшим возле от­крытого канализационного люка.

— Ты кого там потерял? Котенок упал?

— Братик, — Мальчик испуганно оглянулся на Кирш.

— Кто?!

Кирш бросилась к люку и заглянула внутрь: он был не глубок, и из полумрака на нее смотрел точно такой же мальчик, как и стоявший рядом, только заплаканный и чумазый.

— Малыш! — Голос у Кирш дрогнул. — Ты там цел?.. Он давно там?— Кирш оглянулась на близнеца.

— Не очень.

— Господи, что ж тут взрослые не проходили все это время?..

Кирш быстро скинула куртку, протянула ее Полю, при­села у колодца и, опершись обеими руками по обе сторо­ны чугунного круга, спрыгнула вниз.

Мальчик наверху с любопытством наклонился, и Поль поспешил отодвинуть его рукой:

— Дружок, сейчас и ты свалишься.

Через минуту переговоров внизу Кирш на руках про­тянула наверх испуганного и перемазанного грязью маль­чишку и, подтянувшись, выбралась наверх сама. По шта­нам и свитеру стекала грязь, и Кирш, поморщившись, от­ряхнула волосы. Поль брезгливо вздохнул,

Мальчики собрались убежать, но чумазый по-прежне­му вздрагивал и с благодарностью смотрел на Кирш.

— Слышь, Поль, ты их не знаешь? Пойдем их отведем, что ли.

— Зачем? — недоумевал Поль, — Надо же, она всего лишь вышла за сигаретами! Нет, вы подумайте!

— Я его ощупала — вроде цел… Но надо же врачу по­казать: упал все-таки, а боли может от шока и не чувство­вать.

Поль неохотно наклонился к детям:

— Вы где живете, мальчики? — и так же нехотя согла­сился: — Ладно, я их отведу, иди мойся, дорогуш, ты же там нашла, где полотенца и все такое?

Кирш, присев на корточки, потрепала мальчиков по голове и, тихонько нажав на нос чумазому, развернулась и пошла к подъезду.

Когда Поль вернулся, Кир и уже была в чистой одежде и пальцами ерошила мокрые волосы — сушила.

— Отвел?

— Да, бабушка их в поликлинику повела.

Поль произнес это с той отстраненностью, с которой люди обычно говорят о погоде в другой, неинтересной им стране. Кирш усмехнулась и через несколько секунд, вспом­нив о чем-то другом, нахмурилась:

— Сегодня мне надо уехать из вашей мастерской? Как там твой Раф велел?

Поль покраснел:

— Кирюш, не ставь меня в неловкое положение: зачем сегодня… Раф говорил — в ближайшие дни…

— Не бери в голову!

— Хочешь, я оплачу гостиницу?

— В гостиницу не получится: нельзя. — Кирш, удобно устроившись на диване, почесала голую пятку и, закатав штанину, стала разглядывать свою по-мальчишески квад­ратную коленку.

Она искоса наблюдала за Полем, виновато присевшим на пуфик в углу собственной мастерской. Он нервничал, то разглядывая свои отшлифованные ногти, то стирая не­видимую грязь с вельветовых брюк.

— Кирюш, я сам в шоке… Рафаэля периодически так заклинивает: «моя квартира», «моя мастерская»… можно подумать, за столько лет жизни с ним я ни на что не имею права!

— Да ладно, расслабься… — Кирш вскочила с дивана, босиком прошлепала к стулу за носками и на ходу сняла футболку. — В конце концов, он прав. Обещаю, Паш, я без проблем найду себе повое пристанище и завтра же с утра свалю, не грузись! Лучше скажи: безобразные у меня сиськи после родов стали? Пять лет назад классные были, я помню!